Мистика

Почему эти вещи нераздельны: бородатый щуплый мужичок, очки, акустическая гитара и умеренно симпатичная дама с очень тоненьким голосом на подпевках? И теплая ламповая песня, в которой немного детской логики, немного наркотической логики и много ничего?
Не хочу никого обидеть, поэтому без иллюстраций - да и зачем иллюстрировать классику.

@темы: что это было?, sic!, жизнь бьет ключом

---

Вы не поверите...

Весна, не иначе.
Долгий перерыв, вероятно, пошел не на пользу, но это ж моя отдушина и промокашка все-таки...
Кстати, вы опять же не поверите, но рОман уже на последней трети, если не четверти. Первой части, правда, так что я все равно leo_tolstoy.
Так что кто желает потом всю первую часть единым кирпичом - сообсчите.
Кстати, сколько времени даем мне на дописывание? Ваши ставки

Глава XXV
Посвященная философским диспутам и рыночным отношениям

Левитирующие бицефалы с Орето считались самыми невозможными существами в изученной части Вселенной – до тех пор, пока там не были обнаружены первые симбиотические пары. После этого мнения разделились. Хотя, если изучить вопрос повнимательнее, по количеству странных видовых особенностей неораса бицефалам однозначно проигрывала. Во-первых, бицефалы действительно обладали двумя головами и двумя мозгами, каждый из которых мыслил самостоятельно. То, что Хаген принял за разломленного напополам краба, как раз и было этими двумя головами, и бицефалы, кстати, в свою очередь считали, что гуманоиды выглядят крайне неэстетично. У ученых не существовало единого мнения по поводу того, является ли каждый бицефал двумя отдельными личностями, или его разум просто следует считать сдвоенным, совмещенным – как санузел. Сами бицефалы, пытаясь объяснить другим видам особенности своего двойного существования, постоянно с собой не соглашались и даже ссорились.
Во-вторых, бицефалы левитировали. Они утверждали, что свободно парить на расстоянии одного-двух метров от земли и любой другой поверхности им позволяет крохотная железа, расположенная точно в перемычке между двумя черепными коробками. Благодаря этой железе бицефалы творили с притяжением совершенно антинаучные вещи и резвились в гравитационных полях, как в личном бассейне. Но стоит отметить, что этой гравитационной вакханалии предшествовала долгая и упорная работа: с самого своего вылупления из икринки, с первого взгляда шестью наивными глазами (по три на каждой из голов) на своды родной пещеры-инкубатора маленький бицефальчик учился только одному – левитировать. В дальнейшем он понемногу постигал и другие, менее важные науки, но упражняться в левитации и изучать теорию парения продолжал до самого иссыхания, и потомков своих, когда их, подрощенных, выдавали семействам, учил тому же.
В-третьих, для получения потомства требовалось четыре бицефала, поскольку у них имелось пять различных полов, четыре фертильных и один декоративный, в размножении не участвующий. Его представителей и за бицефалов-то не считали. Впрочем, представители того пола, у которого была седьмая пара вибрисс на брюшке, и остальные три группы за бицефалов не считали. Они были уверены, что настоящий класс в левитации могут показывать только обладатели семи пар вибрисс, и лишь одно их огорчало – что они не могут размножаться сами по себе, без участия оставшихся, неполноценных полов.
Декоративный пол занимался в основном развитием науки и искусства. С пониманием бицефальского искусства у других рас возникали серьезные сложности. Потому что, в-четвертых, речь в ее привычном, на удивление единодушном понимании большинства видов у бицефалов отсутствовала. Вместо того, чтобы издавать звуки, они выпускали из особых отверстий на головах газы с различными запахами, сочетание которых и передавало смысл сказанного. С представителями других видов бицефалы, таким образом, могли общаться только с помощью автоматических переводчиков, потому что научиться правильно интерпретировать запахи каилец или шиари еще мог, а вот испускать собственные смысловые газы с необходимыми ароматами ему уже не позволяла физиология.
По сравнению со всем этим неораса, у которой гуманоид и транспортное средство сосуществовали на равных и относились к одному виду, конечно, проигрывала. Хотя общая абсурдность жизненного уклада, использование научно несуществующей энергии в качестве топлива, полнейшая загадка присхождения и, что самое главное, неспособность размножаться могли накинуть им еще несколько очков. Что до особенностей питания, то грибомыши со Шхии вообще обходились без еды, всю жизнь расходуя накопленный еще в эмбриональном состоянии запас питательных веществ.
Ходить по изнанке бицефалы действительно не умели, провоцируя глупейшие аварии и создавая заторы в отстойниках. Во многом это происходило из-за их представления о культуре поведения. Бицефалы были уверены, что случайно встретившиеся где-либо разумные существа должны немедленно познакомиться и продолжать активное общение до тех пор, пока объективные обстоятельства не разведут их в разные стороны. Если очередной случайный знакомый пытался уклониться от общения, бицефалы начинали подозревать его в чем-то нехорошем и проявлять агрессию. А размером они были с земного слона (некрупного), или с ка’антхажийского окультуренного вязлика (в теплое время года), и умели плеваться кислотой.

Обязанность развлекать бицефалов беседой добровольно взял на себя Селес. Таким образом он развлекал и себя тоже – ему не хотелось оставаться наедине с собственными мыслями. И отвечать на расспросы корабля, который уже давно беспокоился, тоже не хотелось.
Хаген и корабль Айи спали. Хаген спал полностью, а корабль – на три четверти, чтобы не сбиться с курса. Тарантайка бодрствовала в полном молчании. Рамар знакомил Айю и корабль Селеса с поэзией ка’антхажи, и активное сопротивление аудитории его нисколько не огорчало.
- След бурохвостого слизня тянется-тянется-тянется-тянется-тянется-тянется
Через ступени
Карстовых
Отло-
Же-
Ний,
А «й» это бурый хвостик,
Соединяющий,
Стягивающий,
Склеи-ва-ю-щий
Будущее и прошлое...
- Рамар.
- ...преднамеренное и ненарочное...
- Рамар!
- ...и насылающий коррозию
На тарантайку, мешающую мне
Цитировать хорошую поэзию.
- Я не твоя тарантайка!
- Да вы одинаковые, поди пойми, где чья тарантайка.
- Ты просто...
- Рамар, ну нарочно ты, что ли?
- Нарочно. Мне скучно. Кстати, Айа, мы с тобой так толком и не поговорили. А ведь сначала ты мне понравилась...
- Ага, я многим нравлюсь... Но только сначала.
- Вот как раз вспомнилось одно стихотворение...
- Рамар, прекращай. Голова уже трещит.
- Это у тебя там формируется тяга к прекрасному и высокому.
- Господи, как тебя корабль выносит...
- Она дрессированная. Но вообще, Айа, это ты зря. Самки должны относиться к поэзии трепетно. Тем более, что стихи – отличное лекарство от скуки.
- Слушай, лысый! Попробуй уже что-нибудь другое. Пойди, не знаю, голову себе разбей или руки переломай. Боль – это тоже отличное лекарство от скуки! А главное – страдаешь ты один, что само по себе приятно... Мне.
В ментальном поле возникла кратковременная пауза. Потом Рамар ехидно сообщил:
- Нет, Айа, мне все еще скучно.
- Хозяин! – запаниковала тарантайка. – Нужно в резервуар! Хозяин!
- Голову разбил? – с некоторым уважением, и в то же время с надеждой поинтересовалась Айа.
- Руку сломал. Хваталкой. Легко, кстати, сломалась. Вранье, мне все так же скучно...
- Ну ты даешь... Я и не знала, что тебе настолько скучно.
- Настолько. И мне казалось, что именно ты как раз должна меня понять.
- Хозяин!..
- Тихо, успею я в резервуар! Айа?
- Ну что теперь?
- Теперь ты должна меня развлекать.
- С какого перепугу?
- Ну ты же проиграла спор?
- Какой спор?! Я с тобой не спорила, лысый.
- А я с тобой спорил. И я не буду называть тебя волосатой, это двусмысленно. Я спорил с тобой – глубоко в душе.

Бицефалы оказались курьерами специального назначения. Они везли на какую-то планету с буквенно-цифровым названием, которое у них воспроизвести не получалось, искусственное сознание. Сознание, погруженное в пять сверхпрочных баков, сначала спало, но потом, после очередной аварии в очередном отстойнике, один из баков упал, сознание включилось и теперь занималось самоанализом, донимая курьеров.
- Оно чего-то хотеть, - жаловались бицефалы Селесу. – Мы не понимать. Оно что-то искать.
- А как оно общается? – оживился совсем было задремавший Селес. – Телепатически?
- Оно в головах, - нудел переводчик. – Оно во все головы проникать и немного в бортовой компьютер.
- А маршрут не собьет?
- Нет, оно безобидно. Мирно. Беспомощно. Оно только сознавать и немного общаться.
- Зачем оно нужно?
- Для строительства города его заказать. Большого города. Очень большое строительство.
Селес думал-думал, но все равно не понял.
- Зачем на стройке искусственное сознание?
- Будущее величие города осознавать.
- А, ну, наверное, сейчас ему осознавать нечего, кроме себя, вот оно и не знает, чего хочет.
- Оно предположительно смысл искать. Смысл себя.
- Смысл жизни... – Селес почему-то расстроился. – Его все ищут, только его, кажется, нету.
- Есть, - возразили бицефалы. – Полет. Парение. Оно левитировать не уметь. Предположительно поэтому не знать, чего хотеть. Оно надоедать.
- Может, оно у вас там вытекло из бака?
- Нет. Герметично. Хотеть посмотреть? Подняться на борт?
Селес представил себе все прелести стыковки на изнанке и ужаснулся гостеприимству бицефалов.
- Спасибо за приглашение, но, к сожалению, не могу. Нет технической возможности. Некоторые неполадки на корабле.
- Какие еще неполадки? – обиженно зашипел корабль.
- Серьезные. Ты что, хочешь, чтобы они расстроились?
- Сожалеть. Искусственное сознание возможно очень редко увидеть.
«Бедное, бедное сознание», - вдруг подумал Селес и даже закрыл глаза от внезапно нахлынувших переживаний. – «Осознать себя разлитым по пяти бакам на корабле бицефалов и искать смысл жизни в бортовом компьютере... Я бы на его месте все-таки сбил им маршрут».

- ...но ты все-таки засунь пока руку в резервуар, ладно?
- Ты забавная. То голову разбить советуешь, а то – сразу в резервуар.
- Ну почем я знала, что ты ее правда сломаешь?
- Логика, Айа. Ты когда-нибудь слышала о логике?
- А ты? Вот ты зачем столько сидел в дурдоме у шиари, чтобы потом взять и улететь, даже не закончив курс?
- Курс тут, допустим, никто не закончил...
- А человека мы зачем с собой взяли? Рамар, ты же был против. Ты, собственно, один и был прямо вот совсем против! И почему ты вдруг согласился?
- Он меня уговорил.
- Ха! И как же?
- Привел неоспоримый довод.
- Какой? Ну какой?
- Что от того, возьмем мы его с собой или не возьмем, зависит будущее.
- И?..
- И все. Попробуй, поспорь. Будущее зависит от наших решений и действий в настоящем – так? Следовательно, наше будущее на тот момент действительно зависело от того, возьмем мы с собой человека или нет. Вселенная предложила нам на выбор два варианта: будущее, в котором мы согласились взять его с собой и будущее, в котором мы не согласились. Я выбрал вариант, в котором мы его взяли, он более неожиданный. Я же совершенно от себя не ожидал, что соглашусь.
- Однако...
- Ну и к тому же его было жалко. Пьяный, безоружный, на «скорлупке», совсем один. И водить не умеет. А я, может, добрый. Где-то в глубине души... в недрах, я бы сказал... я очень добрый.

Хаген очень боялся узнать, как выглядит изнанка. Поэтому он предусмотрительно отдал «скорлупке» приказ закрыть все иллюминаторы. В очередной раз отправившись в полусонном состоянии в туалет, он прошел по наглухо замурованной кабине туда и обратно прежде, чем понял, что что-то не так.
Во-первых, корабль больше не гудел и не трясся. Во-вторых, кто-то негромко стучал снаружи в люк, что вряд ли возможно как на изнанке, так и в космосе. Если учесть, что Хаген в принципе не должен был ничего слышать через столько слоев изоляции, в люк ломились с необыкновенной энергией. И явно не просто барабанили кулаками.
Хаген быстро умылся, прополоскал рот – к этому процессу он теперь относился с подозрением, - вяло подумал, что надо бы переодеться, и пошел открывать. Система управления бодро сообщила ему, что условия за бортом полностью пригодны для жизни.
Снаружи его ждали, испытующе глядя снизу вверх, маленькие человечки. Хагену вообще не нравилось слово «неолюди», а думать на палиндромоне он, слава Богу, не умел. Поэтому про себя он звал их маленькими человечками.
Селес был бледнее обычного, и волосы у него прилипли ко лбу. Айа уже успела избавиться от косичек и опять растрепаться до невозможности, буквально в колтуны. У Рамара левая рука была замотана в какую-то тряпку.
- Это что? – спросил, кивнув на тряпку, Хаген.
- Сломал, - кратко ответил Рамар и заботливо поправил тряпку хваталкой. – Потом восстановлю.
«Ничего себе он в люк стучал», - подумал Хаген и огляделся. Вокруг было довольно темно и как-то непонятно. Похоже, они находились в огромном помещении, вроде того ангара, из которого улетели недавно.
- Мы где? – спросил у человечков Хаген и запоздало удивился: - Неужели прилетели? Вы нашли то место?!
- Нет, - прогудел из сумрака кто-то из кораблей. – Это рынок.
- Где рынок? – Хаген еще раз огляделся, хотя предположение, что он просто не заметил лотков, павильонов, магазинчиков, а также толп продавцов и покупателей, было несколько абсурдным. Но вокруг все еще не было ничего. Они стояли в круге слабого света от висевшего высоко под потолком фонаря, круг захватывал хвост одного неокорабля и нос другого, а больше ничего не было.
- Вот прямо здесь, - невозмутимо ответил корабль. – Мне надо одеть моего человека.
- Комбинезоны закончились, - угрюмо пояснила Айа и одернула свой цыплячьего цвета детский свитер.

Рынки, как и на самой заре развития цивилизаций, возникали в обитаемой части Вселенной стихийно. Они могли образоваться на орбите, на планете, могли даже захватить целиком или наполовину какое-нибудь незначительное небесное тело. Особо жизнестойкие и экзотические экземпляры лепились к астероидам или зарывались в подземелья. Известность некоторых рынков была так велика, что туда регулярно отправлялись за покупками жители сразу нескольких солнечных систем. О других не знал вообще никто, и они существовали как будто автономно, тайно и безмолвно, сбывая неизвестно кому неизвестно что.
Торговали на рынках вещами разнообразными, дешевыми, подозрительными по происхождению, неэтично добытыми и не всегда одобряемыми законом. Иногда рынок был всеобщим, иногда предназначался для нужд какого-нибудь одного вида, и представителям иных рас там делать было нечего, а если бы они и сунулись вдруг в торговые ряды – все равно не смогли бы разобраться, что им предлагают и зачем это нужно. На рынках можно было купить все что угодно, от летательных аппаратов до спиртных напитков, и именно такое стихийное скопление торговых точек посетил Хаген на Благочестии-3, где и приобрел «скорлупку» и то, что ему рекомендовали как коньяк.
Только тот рынок принадлежал людям, а этот был преимущественно ка’антхажийским. Удивительно, что ка’антхажи вообще не было лень заниматься торговлей. Впрочем, отстаивать свое право на торговую площадь им все-таки было лень, поэтому тут уже захватили места и люди, и каильцы, и бицефалы, и, к ужасу всех остальных, реонцы, и даже бэшио держали одну палатку на самых задворках, где сбывали любителям экзотики собственные сброшенные шкуры. Но ка’антхажийская культура обслуживания сохранилась.
Нелюбовь ка’антхажи к лишним телодвижениям была велика и справедливо вошла в легенды. Однако они были не только ленивы, но и деликатны, а также интеллигентны в старинном человеческом понимании этого слова.
Ка’антхажи считали, что покупателю не нужно досаждать назойливым вниманием к его персоне, темпераментными выкриками и бестолковым выкладыванием на прилавок товара. От этого покупатель, по их убеждению, мог растеряться, застесняться, а если он недостаточно ленив – то и убежать. Поэтому на ка’антхажийском рынке коридоры для покупателей были пустынны, просторны и слабо освещены – для общего успокоения. За появление в коридоре продавцов и их помощников штрафовали. Клиенты сами выбирали, куда и зачем им идти, а за нужной дверью, в торговом павильоне, могла уже царить совершенно иная атмосфера – особенно если место принадлежало человеку или каильцу. А к реонцам вообще лучше было не соваться, и все это знали.
Симбиотические пары и Хаген на своей «скорлупке» прибыли на рынок в будний день, и в ангаре было совсем мало кораблей. В дальнем углу угрюмо мигал невыключенными габаритными огнями транспортник бицефалов – большой и непонятный. Бицефалы свернули сюда в надежде приобрести телепатический глушитель. Сознание их совсем достало.
- Ну, мы идем? – бодро поинтересовался Рамар.
- Куда? – спросил Хаген.
- Вон туда, человек. Десять шагов вперед. Не перепутай. И становись ровно на квадрат...

Хаген и неолюди сбились кучкой на небольшом квадрате, подсвеченном мерцающими белыми лампочками, вмонтированными в пол. Последней подошла Айа. Как только она поставила обе ноги на освещенный участок, где-то под потолком невидимый динамик смущенно исторг короткую сумбурную мелодию и затих.
«У нас легко найти то, что вам нужно», - вспыхнула прямо перед потенциальными клиентами крупная разноцветная надпись на двести седьмом ка’антхажийском диалекте.
- Я не знаю этот язык, - расстроился Хаген.
В воздухе фейерверком рассыпались подмигивающие квадратики: «шиарийский стандартный (назовите диалект)», «шиарийский повышенной степени вежливости (назовите диалект)» «реонский цензурный», «реонский нецензурный (подтвердите отсутствие самок и детенышей)», «человеческий панславянский (назовите ступень унификации)», «человеческий англианский (назовите степень)» «спецпрограмма для бицефалов (выпустите подтверждающий газ)» и еще много, много других. Палиндромона во всем этом изобилии не оказалось.
- Панславянский третьей ступени, - пожал плечами Хаген, на которого все вопросительно уставились.
- А на этом я не читаю, - запоздало буркнул Псих.
Но рекламные надписи, в которых различные торговые и развлекательные павильоны расхваливали себя, уже замелькали перед ними.
«Овощи, фрукты и корнеплоды. Съедобные, ядовитые, декоративные и для специализированного использования. Различное происхождение. Коридор 3, сектор 10, дверь №7».
«Ткани: натуральные, синтетические, утепленные, всех цветов, включая несуществующие. Коридор 1, сектор 24, дверь №18. Задрапируйтесь!».
«Отпугиватели людей. Широкий ассортимент, экспериментальные модели. Коридор 5, сектор 8, дверь №11»
Хаген хмыкнул.
«Живые грибомыши. Споры грибомышей. Чучела грибомышей. Справочные материалы в подарок. Коридор 8, сектор 3, дверь №4».
«Вам кажется, что за вами наблюдают с враждебными целями? Собирают информацию, ищут способ навредить вам, обокрасть вас, убить, обидеть или просто высмеять? Опередите их! Устройства слежения, записывающие устройства, мини-шпионы, датчики...»
Рамар, которому Айа быстрым шепотом читала вслух, похоже, заинтересовался.
«Кислотная слюна вязликов бутилированная. Разные вкусы...»
«Запчасти для летательных аппаратов. Собери корабль у нас...»
«Впечатления. Коридор 3, сектор 17, дверь №10. Получите свои впечатления...»
«Общение с понимающим собеседником дешево. Терапевтический говорящий мох, выращенный шиарийскими специалистами. Всегда выслушает, поддержит советом и расскажет что-нибудь интересное...»
Тут уже заинтересовался Хаген, но многословная реклама исчезла раньше, чем он добрался до адреса. А Селес вздохнул, вспомнив опять Рада и Ними – очень понимающих собеседников.
«Аттракцион для бесстрашных сынов Ожерелья Рео! За дверью находится макапут, зараженный кислородной болезнью! Откройте окошечко, он мгновенно выйдет из анабиоза и умрет на ваших глазах!».
Реклама наконец закончилась, надписи погасли.
- Требуется швейная мастерская, собственная ткань, быстрое обслуживание, - прогудел корабль Айи. - Нужна одежда для небольшого гуманоида. Срочно.
Вспыхнуло сразу несколько адресов.
- Выбирай, - милостиво разрешил Айе корабль. – Только побыстрее.

На рынке было приобретено десять одинаковых маленьких комбинезонов со специальными заплатками на липучках, некоторое количество консервированной и концентрированной пищи для Хагена, также чуть не куплено было одно чучело грибомыши, но в последний момент человек одумался. Рамар приволок два флакона концентрированной слюны вязлика, которой намеревался зарядить жидкостный пистолет.
В отстойнике корабли сумели очень удачно выйти на изнанку за каильским грузовиком. Экипаж не обратил на упавших на хвост особого внимания, только посигналил, требуя соблюдать дистанцию. Тарантайка Рамара клялась, что у грузовика идеальные координаты выхода, и оттуда совсем недалеко до места, где были впервые замечены таинственные инфокапсулы.
На изнанке все сначала переговаривались, из вежливости подключившись к громкой связи, чтобы Хаген тоже мог поучаствовать, потом, как всегда, поругались, потом друг другу окончательно надоели и задремали.

Селес очень испугался чего-то во сне. Он вырвался из жуткого сновидения, метнулся вперед и вверх, пытаясь подняться, гулко ударился об крышку саркофага и прошипел что-то настолько нецензурное, что корабль удивленно прислушался и включил в саркофаге подсветку.
- Нет, нет, нет, - завертелся внутри Селес. – Нет, убери, убери...
Корабль удивился еще больше, но просьбу выполнил. Селес лежал, уставившись в темноту, слушал грохот в ушах. Корабль заметил, что от биения аорты у него вздрагивают грудь и живот, и строго сказал:
- Завязывай с доапоном. И с остальным тоже...
Селес пытался вспомнить, что было во сне. Кажется, как обычно – стрельба из какого-то невозможного оружия, огнеметы, визжащая живая плоть, которая лопается от жара, чьи-то изваляннные в песке внутренности... А, и в этот раз еще были две бесконечно длинные шеренги каких-то огромных, серых, бугристотелых существ. Они были устроены так, что даже если смотреть на них издалека, со спины, при плохом освещении – все равно сразу становилось понятно, что они тупые и сильные. Очень сильные и очень тупые. На головах у них были каски, а в лапах – тяжелые, разукрашенные каким-то нудно-брутальным орнаментом топоры. Существа стояли в две шеренги, друг напротив друга. У каждой шеренги был командир – точно такой же, серый, тупой и в каске, только голый. Вместо мешковатой униформы, в которую были одеты его подчиненные, командир щеголял красной набедренной повязкой, красными металлическими кольцами во всех шести сосках и красным плюмажем над низким лбом. Наверное, это были знаки отличия и доблести, символ чести и долга, или еще какая-нибудь нелепая условность.
Командир утробно рявкал что-то, воинственно вздрагивал плюмаж, шеренга отвечала слаженным воем и поднимала над головами топоры. «Ух!» - выдыхали тупые сильные существа, и топоры опускались на каски противоположной шеренги. Потом рявкал уже второй командир, и недавние агрессоры тоже получали по черепу. Гнулись каски, трещала кость, текли по серой коже внутренние жидкости, стесывалось темное жесткое мясо, ошметки падали вниз. Иногда вслед за ошметками валилось с горестным, почти разумным воплем все существо целиком. Никто не защищался и не пытался ослушаться приказа.
Кажется, воевали за территорию. По крайней мере рядом был небольшой, пустой участок земли, огороженный колючей проволокой. Наверное, ценный.
Потом опять кого-то жгли, кому-то деловито отрывали конечности...
Селес, быстро оглядевшись, поднес ко рту шиарийский ингалятор и вдохнул, стукнувшись второпях локтем о бортик саркофага.
- Ну да, - сказал корабль. – Очень незаметно.
Селес промолчал.

Айа тоже открыла глаза. Потянулась, почесалась, повозилась немного с комбинезоном, который был еще жесткий, совсем неразношенный, и жал ну вот просто везде. Потом закинула руки за голову, пошуршала волосами.
- Слушай, ну я даже засыпать стал плохо, - подал голос корабль. – Я все думаю...
- М?
- Ты меня прекрасно поняла. Скажи, ну пожалуйста. Что там было?
- Ничего интересного для тебя..
- Айа, что было в мирогенераторе? Ну почему оно оказалось настолько... настолько важнее... меня?
Айа задумалась, постучала по саркофагу пяткой.
- Там все время шел снег... И меня звали Анна...
- Как смешно...
- Я же говорила – тебе это не интересно.

Вынырнув из тоннеля и чуть не врезавшись в замешкавшийся грузовик, корабли тщательно изучили окрестности. Каильцы, прислав ругательное сообщение, улетели прежде, чем тарантайка Рамара, причитая, как все это опасно, нехорошо и неудобно, взяла их на мушку.
- Каильская колония, две непригодных для жизни планеты и свалка, - сказал наконец корабль Айи. – Что из этого нас интересует?
- Свалка, - буркнул корабль Селеса. – Я туда кое-кого выброшу...
- Я прошу прощения... – пролепетала тарантайка. – Но это не то место... Совершенно не похоже... Эти координаты можно вычеркивать...
- Чего-о?!
- Я же говорила... что помню примерно... У меня несколько вариантов... И это... не тот вариант...
- А раньше нельзя было сказать?! – возмутился корабль Селеса. – Два перехода! Да тут до ближайшего отстойника как до... а тут вообще есть отстойник?!
- Прогуляемся, окрестности посмотрим, - предложила Айа. – Кто со мной дразнить каильцев?
- Айа, помолчи.
- Я ошиблась... – если бы тарантайка не была грозным, вооруженным кораблем, она бы заплакала. – Прошу прощения...
- Заткнись, - после долгого молчания подключился к беседе Псих. – Хотя нет, ответь сначала: ты действительно хотя бы примерно запомнила место или просто соврала, чтобы мы улетели из центра? Говори!
- Я... я не...
- Молчать! Отвечать по существу! Я с тобой разговариваю, псевдоразум!
- Да перестань ты!
- Я... не...
Селес сидел в саркофаге и мучительно пытался ощутить хоть какие-нибудь эмоции по поводу неожиданной неудачи и перспективы длительных поисков отстойника. Он даже допустил вероятность того, что тарантайка соврала и на самом деле никаких координат не знает. Возможная встреча с предками или создателями, давшими неорасе ментальное поле, возможные ответы на вопросы, которые не давали Селесу покоя последние... много лет – все это оказывалось перечеркнуто ложью плаксивого корабля. И еще образы из инфокапсулы никак не желали покидать его голову – наоборот, они как будто прижились там, распухая, разрастаясь все новыми подробностями, которых изначально ведь не было...
Но никаких эмоций по этому поводу он в себе не нашел. К сложившейся ситуации Селес относился никак, и это, наверное, было даже хорошо.

@темы: книги, рОман, трактат, творим помаленьку

---

А вы тоже иногда это себе представляете?

leo_tolstoy: а какой женский персонаж из моих романов вам больше всего нравится? (опрос, многовариантный).
В каментах драка между любителями Наташи Ростовой и Анны Карениной, с переходом на вегетарианский срач, аноним пишет: "В сортах говна не разбираюсь!". Все подозревают, что это Достоевский, который недавно выпилил отовсюду свои аккаунты.
Антон "Чехонте" Чехов пишет на фейсбуке: горите в аду, уроды, прокатившие "Чайку"!!! Сотни лайков, сторонники, оппоненты, "как вы можете так относиться к русскому мужику?!", срач.
Из преимущественно восторженного обсуждения бестселлера А.Коллонтай "Любовь пчел трудовых": да через 10-20 лет никто знать не будет, что вы написали такую книгу!
Холивар между Гончаровым и Тургеневым - кто у кого украл сюжет. Тролли, фотожабы, оскорбления...
У Арцыбашева поклонницы выкладывают фото своих сокровенных мест.
Выдержанный в мрачных тонах, закрытый бложик Кафки. Три читателя, два из которых - виртуалы самого Кафки.
В ЖЖ Гиппиус забанены все, кроме Мережковского. Эпиграф: "Интересуюсь интересным".
Горький: "новые фотки из Италии!". В каментах срач на тему "легко вам из-за границы учить нас строить коммунизм!".
Представляете, ну ведь представляете иногда

@темы: что это было?, sic!, тюль - материя тонкая

---

Велик могучим

Нашла форум, посвященный русскому языку и культуре. В основном он предназначен для горстки безумных иностранцев, которые с шашкой наголо кидаются на изучение великого и могучего с неизвестными целями. Хотя любой патриот вам скажет, что за все платит Госдеп.
Самое чудное место на форуме - русская флудильня. Иностранцы безжалостно практикуются, сочиняя стихи и общаясь на отвлеченные темы. Носители языка, которых тут, ясен пень, значительно больше, старательно правят в их текстах ошибки и разгадывают смысл написанного. Иностранцы благодарят и пытаются смысл разъяснить, отчего запутываются уже все, включая модератора.
Животрепещущая тема: Зачем вам русский?. Пользователь lanparks добросовестно сочиняет небольшое эссе:
Зачем мне (Канадскему библиотекарю) русский?
Когда мне было пять лет, (пятдесять лет тому назад) мне понравилось фотографие молодой советской женщины, сидящая на тракторе. Подумала--какая прочность, какая стиль, какая героина!
После моего лишенны детсва, (просто не было никаких других образцов для подражания у меня), занималась русскому языком в университете, как будто бы он может превратить меня в похожей героиной.
Конечно жизнь-- а не фотография-- произошла.
Спасибо за вопроса!
И знаете что? Дотошные русские нашли эту фотографию!

Прасковья Ангелина

Вообще советская пропаганда - она работает, по крайней мере наивные иностранцы слетаются на нее, как мотыльки. У russiafreak17 все тоже началось с картинок:
У меня была книга история, в которой были советские плакаты. Мне казалось, что странное писание было и красивое, и интересное. Пять лет позже я занимаюсь языком как хобби.
Еще одна богатая тема - Ваше любимое русское слово. Топикстартер делится сокровенным:
Я люблю слово «площадь». Оно звучит хорошо.
Русский язык звучит поэтично. Отдельное слово я люблю также. Другая моё любимое слова: "кошка".
Пользователь почемучка из Казахстана тоже знает толк в шипящих:
Мне нравится "жужжать". Причастие "жужжавший" ещё лучше!
"Лёгкий" находится на дне моего списка. Звучит как у человека есть слишком много мокроты. По крайне мере, звучит так когда я говорю со своим плохим акцентом.
Кстати, только на этом форуме вы можете увидеть, как человек путает слова "множественный" и "плевральный". Ну потому что pleural и plural. В рядах носителей языка - легкая паника. Они еще не встречали плевральных чисел.
Жизнерадостный (вот я уверена, что жизнерадостный!) quartz из Канады сообщает:
I really really like the word "козявка"
it sounds so funny
Носители одаривают его словами "кракозябры" и "некузявый". Взаимный восторг.
Также в рейтинге любимых русских слов: судьба, душа, корабль, карандаш, икать, благодарить и утенок.
И тема-антагонист - Ваше нелюбимое русское слово.
Der Doktor пишет:
Интересный вопрос... я учу русски уже только 2 года, но мне не нравится слово -биснесмен-. Думаю частично, что английские слова в русском языке довольно забавны - но иногда они просто ужасни. Но друг сказал мене, что он нашёл в тексте слово селф-мейд-мэн. Когда читаю такое слово могу только смеяться!
может быть ест кто-то здесь, кто нашёл тоже это слово?
И должен упоминать другое слово... -немец-. Когда я учил слово, думал, что он интересно - но сейчас думаю, что знаю этимологию, и не уверен если оно мне нравится или нет! Слово, я думаю, слово от русского слова -немой-. Интересно.
Ну и, конечно, куда же без мата-то? Иностранцы и его изучают.
Думаю, что полезно понимать русский мат. Мне уже приходилось слышать какое-то обматюкивание от обезян, которые думают, что я их не понимаю. Я рада, что их поняла. Легче выбирать своих друзей... - пишет garmonistka.
В краткой дискуссии на тему того, можно ли матюкаться на форуме в научных целях, жирную точку ставит администратор:
Для вас же и ваших детей стараемся. Мы не материмся даже в образовательных целях.
That sounds like a quote from Lenin's texts... - впечатляется аудитория.
В общем, там на форуме еще очень много интересного и специфического. Крайне занимательное чтение ))

@темы: мат, тюль - материя тонкая, трактат, красота

---

Сила женской "дружбы"

Ирина Одоевцева, поэтесса, эмигрантка, автор прославленных мемуаров "На берегах Невы" и "На берегах Сены", жена великого поэта русского Зарубежья Георгия Иванова, в 1987 вернулась в свой любимый Петербург, то есть давно уже суровый советский Ленинград. В 1990 году в Ленинград (скоро уже опять Петербург) приехала Нина Берберова, поэтесса, эмигрантка, жена великого поэта русского Зарубежья Владислава Ходасевича, автор прославленных мемуаров "Курсив мой". Обеими в свое время был увлечен Гумилев.
Лихорадочный подъем Серебряного века, революция, эмиграция, вторая мировая - все это они обе пережили, буря истории подхватила их, закружила, унесла - и поставила на изначальную позицию, как торнадо может иногда поставить домик.
Берберова, приехав, Одоевцевой даже не позвонила.
Более того - они и в мемуарах друг друга старательно игнорируют.
Вот что это - идейные разногласия (кто вернулся, кто проездом, кто коллаборационист, а кто просто, опять же, проездом) или просто женская "дружба", усугубленная подозрительным сходством судеб и разностью характеров? Ведь даже Иванов с Ходасевичем в поэзии - и соперники, и антиподы...
Ирина Одоевцева:

В молодости

В старости

Нина Берберова:

В молодости

В старости

Берберова пережила Одоевцеву на 3 года.

@темы: картинки, sic!, Серебряный век, тюль - материя тонкая, Русское Зарубежье

---

С праздником, девки!

@темы: картинки, плакаль, красота

---

Типовая серия "Менталиста" в стихах

Выезд. Шутки. Лисбон. Нервы.
Труп. Жена - блондинка-стерва.
Не она. Понятно сразу.
Жаль. Прижучить бы заразу.
Родственники. Чай. Рыданья.
Легкий троллинг. До свиданья.
Грейс и Ригсби. Чай. Бумажки.
Лисбон. Нервы. Обнимашки.
Мексиканцы. Банды. Фрики.
Чо. Спина. Погоня. Крики.
Всех сажать. Чтоб неповадно.
Вот убийца. Нет? Ну ладно.
Озаренье. Тайный план.
Чай: пятнадцатый стакан.
Все, арест. Попался, зайчик.
А такой приличный мальчик.
Слезы. Монолог. Признанье.
Бедолага. До свиданья.
Шутки. Взгляды. Титров строй.
Красный Джон, вернись, родной!!!

@темы: sic!, трактат, Mentalist, красота, веселимся

---

На косвенную злобу дня

Когда я была маленькой, меня регулярно выгуливали возле открытого бассейна "Москва" на Кропоткинской. Зимой это было завораживающее зрелище. Бассейн, в смысле. Сверху падал снег, а вверх поднимался густой пар от зеленоватой воды. И прямо под всем этим снегом, под морозом, под зимой в теплом первобульоне сосредоточенно варились небольшие люди в тугих резиновых шапочках. И я, глядя на все это волшебство с восторгом, мечтала побыстрее вырасти и научиться плавать, чтобы меня тоже пустили в первобульон, паром мороз поправший. Наверху будет, значит, снег и звездное небо, а я буду плыть на спине, подсвеченная зеленым и оранжевым, и постигать красоту всего сотворенного.
А когда я подросла, первобульон спустили, бассейн засыпали, а на его месте построили большой кулич из гипсокартона. Который до сих пор выглядит вульгарным новоделом, потому что все, построенное при Лужкове, выглядит вульгарным новоделом, даже если это точная копия Кельнского собора.
В общем, мой внутренний ребенок, жаждущий чуда со всей силой детской веры, до сих пор негодует и топает ножкой, когда я прохожу мимо этого кулича.

@темы: соплежуйство, мемуары, sic!, тюль - материя тонкая, трактат, получи фашист гранату

---

Чем Бог метит

Гайто Газданов писал о прозрачной и непроницаемой пленке, которой подернуты глаза у людей, не привыкших мыслить. Это очень точно.
Приглядывайтесь

@темы: что это было?, sic!, тюль - материя тонкая, Русское Зарубежье

---

Я что-то упускаю

А когда вообще у мальчегов вошло в моду намазывать волосья пенкой и ставить их либо просто дыбом, либо в такой... даж не знаю... педоирокез?
Они че-то все в последнее время на недоношенных элвисов похожи. И вообще - одна из самых неприкольных мужских причесок, какие я видела.

@темы: sic!, получи фашист гранату

---

Псевдолитературное

Боже мой, зачем я купила книжку Линор Горалик? В "Гиперионе" же можно сначала полистать книжку, подумать, зачем я эту взяла не глядя, догадывалась, что ли? Или, полистав уже других прославленных блоггерш из рекомендованного списка и понимая, что хотя бы одну для общего развития на бумаге прочесть надо, я ее ухватила просто наобум? Ну, чтоб не травмироваться еще и предварительным ознакомлением...
Вообще я, конечно, драматизирую. Я только начала читать. Но ванильненькое, игривенькое предисловие меня уже как-то насторожило. А то, что эти кокетливые предваряющие странички с бесчисленными "люблю-люблю" написал, как выяснилось, дядька - вообще ошарашило.
А потом пошел... ну... ээ... текстик. Набор таких коротких жежешечных постиков. С удивительно усредненным стилем - так пишет вся жежешечка. Даже у меня в днявочке есть блоггерши с ровно таким же стилем. Я, конечно, наивно верю, что это Горалик научила всю жежешечку так писать, но так ведь безлико, и бедно, и не смотрится на бумаге совсем.
И темы такие... блоггершные. То есть практически ниачем, но при этом - про любовь, одиночество и кофе. В нужных местах - ироничненько, чтоб френдессы не разбежались.
В общем, ощущение какой-то, я прошу прощения, дешевки, измельчания. Я не к тому, что скоро твитыр издавать начнут, а к тому, что - ну все это как заплыв в ванне. Мелко и вообще неясно, зачем.
Вот в интернетике оно нормально, а в книге - не выживает. К книге (у меня лично) требования совсем другие.

@темы: книги, соплежуйство, sic!, тюль - материя тонкая, трактат

---

Rainy Elliot, с днем рождения

@темы: картинки

---

Хватит политдерьма!

Ролик про озвучку на "Акелле" (не знаю почему "лл", кстати) игры "Disciples: Перерождение". Я тоже озвучивала, всяких боевых монашек. Но меня в ролике нету. Но он все равно забавный )
Кто-нибудь в эти игры играет вообще?

@темы: озвучка, ролики

---

Страшилка новая, специфическая

А страшилок-то уже целых шесть, господамы. Неужто удастся набрать на сборник?
В этот раз нас ждет небольшая экскурсия в мир доинтернетного детства и подростковой фантазии - нелогичной, но беспощадной.

Бусы

Эта странная история произошла в те времена, когда всемирная информационная паутина только начинала опутывать нас, и дети гуляли во дворах, а не в социальных сетях. Тогда новости о том, что во дворе что-то случилось, или случается – прямо сейчас, - разносились быстро. Даже если речь шла о чем-то совсем не значительном – белейшая собачка томной Лоры Павловны из второго подъезда порезала лапку, на гараже появилась новая надпись, дворовый пьяница оккупировал песочницу и воет там о чем-то, к Костику из четвертого подъезда приехала бабушка из другого города, и она странная, в «хозяйственном» сегодня – санитарный день, а толстому капризному Саше купили новый велосипед с оглушительным звонком... Слух разносился быстро, но при этом – соблюдая загадочный возрастной ценз. Он предпочитал отчего-то или тех, кому меньше 18, или тех, кто старше 60. А если в курсе были и те, и другие, то это означало, что скоро информация просочится к промежуточным поколениям, потому что она - важная.
Вот и в тот день, довольно жаркий для раннего июня, весь двор моментально облетела новость, что Ленка и Олька нашли интересное. Настолько замечательное и даже прекрасное, что они никому находку не показывают. Дворовый молодняк был заинтригован. Олька с Ленкой, русоголовые сестренки-погодки незначительной внешности, копошились под кустом чубушника у четвертого подъезда, перешептывались и опасливо озирались по сторонам, глаза у них горели, а кармашки что-то заметно оттопыривало. Было также замечено, что обе внимательно рассматривают траву под ногами и копаются то в лопухах, то в подорожнике.
Понаблюдав за ними, остальные дети тоже приступили к поискам неизвестно чего. Они находили пивные крышечки, гайки и гвоздики, тряпочки, белые комки жвачки, похожие на крохотные облачка, бумажки, сигаретные пачки и вещи не совсем приличные. Из интересного нашли только несколько монет и старый, уже не понятный значок – октябрятскую звездочку с младенцем-Лениным. Но это было совсем не то.
Самые решительные мальчишки, кратко посоветовавшись в кустах, решительно направились к чубушнику, под которым паслись Олька и Ленка. Сестренки заверещали и даже попытались отогнать конкурентов палкой, но мальчишки поднажали, и Ленка с Олькой, обиженно скуля и придерживая карманы с неизвестным ценным грузом, отступили к подъезду. Победители немедленно приступили к поиску сокровищ под чубушником, но, как ни странно, не обнаружили ничего, даже пивных крышечек.

Олька с Ленкой сидели на ковре в большой комнате, «зале», как называла ее мама. Восхищенно перешептываясь, они перекатывали что-то с ладони на ладонь, разглядывали, роняли на мягкий и пыльный ковер и снова поднимали. То ли освещение в «зале» было такое, то ли сестренки действительно немного побледнели, а их водянисто-серые глазки слишком уж ярко блестели. Олька и Ленка были похожи на кладоискателей, которые наконец запустили руки, дрожащие от усталости, голода и непременных приключенческих болезней, в сундук с потускневшими драгоценностями.
- У меня восемь, - не сводя глаз с сокровищ, сообщила Олька, и ревниво спросила: - а у тебя?
- Десять, - коротко ответила Ленка и вся надулась гордостью.
Взрослые галдели на кухне, там что-то стукалось, плескалось и вкусно шипело. Праздновали именины отчима: глянули сегодня в старый отрывной календарь и узнали, что у Александров именины.
Ленка вдруг поняла, что лопнет, если не похвастается.
- Мам! Ма-ам! Мам!..
В комнату, немного покачиваясь и вытирая руки об халат, вплыла мама. Из ее красного рта торчала зеленая огуречная попка.
- Мам, смотри! – Ленка потянулась к ней сложенными «лодочкой» ладонями.
Мама дожевала огурец, сощурила мутноватые глаза, наклонилась поближе, приглядываясь, и вдруг с досадой махнула рукой:
- Да что ты мне голову морочишь!
И ушла обратно на кухонные именины.

На следующий день сестренки выбрались на улицу пораньше, когда во дворе еще колыхались обрывки прозрачного утреннего тумана, а воробьи чирикали так, будто что-то случилось. И первым делом Олька с Ленкой, разумеется, направились к четвертому подъезду.
На лавочке, как раз рядом с кустом чубушника, наслаждалась охлажденным утренним воздухом очень забавная старуха. Она совсем не по погоде была одета во все темное, длинное, со старомодными складками, сборками, рюшами и перламутровыми пуговицами. Причем все это ей, можно сказать, шло – старуха была тонкая, сухая, подтянутая, как отошедшая от дел Мэри Поппинс. И только огромная темно-лиловая шляпа, широкополая, обвисшая, как старый гриб, все-таки превращала пожилую модницу в нечто прискорбное.
Олька с Ленкой сначала вытянулись настороженными столбиками, как два суслика, убедились, что бабка на них даже и не смотрит, а значит, и ругать не должна, и тихонько нырнули под чубушник. И почти сразу же Ленка радостно пискнула, заметив знакомый блеск под бархатистыми лопухами, которые росли в паре шагов от куста. Сестренки переместились туда, Ленка схватила сокровище, потом они долго копошились в траве, отбрасывали в сторону неинтересные камешки и стекляшки, а еще через полчаса – оказались уже возле гаражей, где что-то заметила Олька.

Солнце уже грело хорошо, из подъездов выбегали другие дети, теперь – враги, шпионы и конкуренты. С каждым днем количество остающегося в городе молодняка сокращалось, детей развозили по дачам и всяким там лагерям отдыха, но пока конкурентов во дворе было достаточно. Олька и Ленка изредка косились на них, по-взрослому поджимая губы в ниточку. Находок сегодня было меньше, но сестренки – грязные, вспотевшие, с зелеными от травы коленками – продолжали поиски с тем же азартом.
Спрыгнув в пересохшую канавку и жадно выхватив что-то со дна вместе с песком и сухими травинками, Олька крикнула:
- Лен!
- Сейчас! – откликнулась Ленка.
- Лен, ну посмотри, эта лучше всех!
Молчание. Только где-то вдалеке, наверное, взорвали петарду – негромкий такой хлопок.
Олька выбралась из канавки, почесала зудящий кончик носа и огляделась.
Оказывается, они дошли до самого пустыря, на котором пару лет назад устроили огороженную футбольную площадку. Там взрослые мальчишки гоняли грязный мяч и покрикивали ломающимися голосами. У забора играли две ничейные собаки. По дорожке через пустырь молодая мама сосредоточенно тащила ревущего сына, он упирался и норовил сесть на корточки, чтобы его труднее было волочь.
Только вот Ленки нигде не было.

Ленка не объявилась ни к вечеру, ни к ночи, ни к утру следующего дня. Дом встревоженно гудел, бабушки на лавках вспоминали похожие случаи пропажи детей и обменивались гипотезами. Чем страшнее была гипотеза, тем надменнее смотрела на посрамленных соперниц рассказавшая. Из-за Ленкиного малолетства искать ее начали сразу, без обычной выдержки в три дня. По квартирам, записывая немногословные и совершенно бесполезные показания, ползали потеющие милиционеры.
Мама Ленки и Ольки, запухшая и от слез, и «после вчерашнего», теперь пила уже с горя. Отчим помогал, а потом колотил кулаком по столу, сбрасывая на пол стопки и вилки, и орал, что «своими руками найдет гада...». Олька сидела в большой комнате, одна, и тихонько раскладывала на ковре свои сокровища. Иногда в комнату заходила мама, обнимала ее, мокро и крепко чмокала то в лоб, то в щеку, то в губы, и уходила. На кухне закусывали салатом, и от маминых поцелуев на Олькином лице оставались тонюсенькие зеленые укропинки.
Олька неотрывно разглядывала свои трофеи, перекатывала их по убогим ковровым узорам и думала, что теперь найдет много, гораздо больше, чем Ленка, и все оставит себе. Ленка нашла тринадцать – перед тем, как куда-то потерялась.

Мадина-Медуза из 65-й квартиры сидела на подоконнике, болтала ногой и слушала, как на кухне – точно такой же, кстати, как и в квартире сестренок, - мама с бабушкой обсуждают похищения детей, маньяков и прочие ужасы, интересовавшие сейчас двор. Два месяца назад Мадине исполнилось пятнадцать лет. Она осваивала тонкости бритья ног и подкрашивания глаз, неумело боролась со слоем молодого жирка на животе и очень хотела быть взрослой. Но пока все равно носила вечные джинсы и занавешивала старательно накрашенные глаза рыжевато-русыми волосами. Мадина считала, что ноги у нее короткие, нос – большой, а ногти растут криво, но на самом деле она была маленькая, забавная и яркая, как белка.
Мадиной ее назвал грозный, потемневший от времени, как урюк, восточный дедушка, и возражать никто не посмел. Через два года после рождения внучки он умер, и в семье больше никого восточного не осталось. Мадина, как все дети, имя свое не любила, и восточности его стеснялась, требовала, чтобы ее звали Диной, а потом, обзаведясь колючей подростковой индивидуальностью и гремящим в ушах плеером, сама себе придумала прозвище – Медуза. Появилось оно случайно, у родственников на даче, когда Мадина, нырнув как-то в речную воду, увидела сквозь желтоватую муть плывущие щупальцами пряди собственных волос, и подумала молниеносно, что голова ее сейчас – как медуза, и сама она, может, Медуза Горгона, и всем еще покажет. Цепочка мыслей мелькнула и канула на дно речки, а само слово осталось и приглянулось Мадине. Немногочисленным подружкам запомнилось, все привыкли – и Мадина стала Медузой.

Вечерний двор был непривычно пустынным, только добросовестные собачники ждали, пока питомцы «сделают дела», и неблагополучные братья Ключниковы, лихо матерясь, гоняли на одном на троих велосипеде.
Стукнула дверь, и что-то мелькнуло в кустах под окном. Медуза пригляделась – Олька. Ольку с Ленкой она не то чтобы хорошо знала, в детстве разница в пять лет – пропасть. Но существование их Медуза наблюдала давно и регулярно, они были для нее частью двора, чем-то вроде корявого, покрашенного снизу белым тополя или железной, с давно выученными надписями двери подъезда.
Олька прошлась туда-сюда, глядя себе под ноги, потом перебралась на газон и вдруг, будто споткнувшись, бухнулась на коленки и стала торопливо шарить руками в стриженой траве.
Поколебавшись и успев поразмыслить о том, насколько все это не ее дело, Медуза открыла окно и высунула свой невосточный нос на улицу.
- Оль, тебя чего, одну отпустили?
Этаж был третий, так что Медузе даже не пришлось особо повышать голос.
- Н-не... – оглядевшись по сторонам, буркнула честная Олька.
- А ну домой иди, мама же тебя искать будет. Иди давай!
- Я быстро... Они там спят все. Пьяные. Я сейчас, - и она опять наклонилась за чем-то с радостным ойканьем. – Я еще немножко поищу.
- Оль, иди домой, Ленку пусть милиция ищет...
- Да зачем Ленку, - засмеялась девочка. – Вот что! – и она подняла кверху раскрытую, абсолютно пустую ладошку.
Медуза начала сердиться. Ей хотелось, чтобы малявка ее слушалась.
- Иди давай, говорю!
- Я только еще одну... – Олька отбежала за припаркованную машину. – Я быстро...
С кухни позвали ужинать. Медуза на секунду отвернулась от окна, крикнула «не хочу!», а когда снова посмотрела во двор – Ольки там не было.
- Оль?
Медуза не забеспокоилась – просто очень удивилась. Добежать за это время до подъезда Олька бы точно не успела, да и дверь не хлопала. До соседнего дома и до ряда тополей перед ним было тем более далеко. Олька могла разве что спрятаться за машинами или за гаражами.
- Ну вообще... – окончательно рассердилась Медуза, которая ведь по-взрослому волновалась об Олькиной судьбе, а тут с ней решили играть в какие-то прятки. Она еще раз осмотрела с подозрением двор и спрыгнула с подоконника на пол.

Выбежав во двор, Медуза заглянула за гаражи, быстро прошлась между машинами – пусто. Возле старенькой белой «Волги» сквозь трещину в асфальте пробивался пучок одуванчиков, и часть листьев его была теперь выщипана и разбросана рядом вперемешку с комочками земли – Олька тут копалась, что-то искала. Медуза присела на корточки, изучила одуванчики, заглянула под ржавое днище машины – и вдруг заметила с другой стороны от нее что-то блестящее, закатившееся в щель у бордюра.
Это оказалась крупная, как виноградина, удивительно красивая бусина, неизвестно откуда взявшаяся. От каждого движения в бусине что-то изменялось, вспыхивали в глубине и всплывали на поверхность золотые искорки, цвет перетекал из нежно-зеленого в молочно-белый, небесно-голубой, апельсиновый, оливковый, цвет морской волны, вечерних облаков, цвет вкусного кофе с молоком, неуловимый цвет бликов на мыльном пузыре... Бусина была теплая, нагретая солнцем, и вся такая округлая, аккуратная, ровная, радующая глаз.
Наблюдая за озорными искорками и сменами цвета, Медуза не сразу вспомнила про Ольку. Потом все-таки позвала ее еще пару раз, оглядела двор, бережно положила бусину в карман и направилась к подъезду. Настроение у Медузы было сейчас просто отличное, и ей не хотелось ни злиться на Ольку за удачную игру в прятки, ни, тем более, думать о том, что Олька никуда не пряталась, и надо бить тревогу.
В дверях она неожиданно столкнулась с высокой, сухой старухой, похожей то ли на сложенный зонтик, то ли на старый мухомор – огромная шляпа, дореволюционного фасона блузка с перламутровыми пуговицами, длинная юбка в складку. Старуха больно ткнула Медузу в бок своим костлявым бедром, на секунду остановилась, наклонилась слегка, и неожиданно большие, выцветшие глаза блеснули в тени шляпы.
- Старовата, жестковата... – то ли извиняясь шутливо за собственную неуклюжесть, то ли мурлыча под нос обрывок стишка или песенки, быстро прошелестела старуха и, обдав Медузу затхлым запахом, вышла во двор.

Через несколько часов дом опять гудел, удивлялся, шушукался и строил версии. По двору бегала мать Ольки и Ленки – в неприлично распахнувшемся халате, с лицом белым и раздутым, как подошедшее тесто. Она искала везде, даже в мусорных контейнерах, звала сестренок и тряслась в кашляющих рыданиях. Движения ее вдруг стали трагически-плавными, голос обрел надрывную глубину, и даже взгляд прояснился от горя.
Все очень жалели бедную мать.
В общем, Ольку тоже нигде не могли найти. Медузе пришлось сознаться, что она, получается, видела ее последней. Бабушка всполошилась и привела милиционера. Внезапность Олькиного исчезновения его не насторожила, да и вообще, как Медуза ни старалась рассказать все в точности, как было, выходила скомканная и непримечательная история о том, как Медуза заметила Ольку в окно, поговорила с ней, потом отвлеклась, а когда снова выглянула в окно – никого уже не увидела. А Олька, наверное, ушла искать сестру, или еще куда-нибудь. «Ну что вы сразу – маньяки, маньяки», - укоризненно сказал милиционер Медузиной бабушке.

Комары в тот год появились рано, обильно, и аппетит у них был хороший. Ночью донимали особенно: просачивались в квартиру через каждую щелку, висли на потолке, а когда выключался свет – деловито и стремительно атаковали.
Медуза никак не могла заснуть. Ворочалась, сбивая простыню, чесалась, вслепую хлопала на себе кусачих насекомых. В конце концов, поняв, что сна ни в одной глазу, она встала включила настольную лампу, чтобы слишком яркая полоска света под дверью не привлекла внимание мамы. В комнате было душно, где-то наверху монотонно играла синтезаторная музыка, а во дворе сдержанно побрехивала собака.
На столе у Медузы стояла шкатулка с ценностями – там хранились бисерные колье, перстни со стекляшками, забавные китайские заколки, браслеты с цветочками и сердечками, огромные янтарные бляхи, которые упорно дарила бабушка, и просто что-то пластмассовое, проволочное, стеклянное, перепутанное и абсолютно неопознаваемое. Рядом со шкатулкой лежала электронная игра с разными «тетрисами», немного заляпанная вареньем.
Медуза потянулась было к игрушке, но передумала и открыла шкатулку. Там, поверх всего остального, лежала завернутая в салфетку необыкновенная бусина. Медузе было немного стыдно нести ее домой – вроде не первоклашка и не сорока, чтобы подбирать с земли блестящее. Но бусина была такая удивительная, такая многоцветная, такая не драгоценная даже, а бесценная на вид. Медуза бережно положила ее на ладонь. Странно, но радужный шарик все еще был теплым. Было так приятно и спокойно смотреть, как бусина игриво меняет цвета, превращаясь из молочно-белой в густо-синюю или отчаянно розовую, а внутри, как крохотные рыбки, мелькают искорки и блестки. У Медузы даже как будто стала меньше болеть от духоты голова, и бугорки комариных укусов зудели уже не так отчаянно.
Какая-то тень мелькнула в большом зеркале, которое висело над столом. Наверное, по двору проехала машина, или ветер качнул занавеску. Потом послышался тихий звук, точно кто-то постукивал ногтями по стеклу, и опять в отражении как будто что-то шевельнулось. Медуза машинально глянула в зеркало – и замерла, чувствуя, как холодеют щеки.
Из зеркала, окруженная мирными обоями в цветочек и по-домашнему подсвеченная тусклой настольной лампой, на нее смотрела та самая старуха – то ли старый гриб, то ли сложенный зонтик. Старуха неторопливо подняла обвислые поля шляпы, наверное, чтобы получше разглядеть Медузу. Глаза у нее были огромные, сияющие, злые. Сухая, желтоватая кожа готова была прорваться в тех местах, где особенно выпирали лицевые кости, а на остром подбородке белыми пружинками торчали три волоска.
«Это сон», - с облегчением подумала Медуза. Но все равно было жутко.
Старуха хищно выметнула вперед руку, Медуза попятилась, но зеркало удержало старуху в себе, и длинные гибкие пальцы негромко стукнулись о стекло изнутри.
- Старовата, - прошипела бабка. – Жестковата...
Тут Медуза заметила, что со старухиной шеи, туго стянутой высоким сборчатым воротником, спускается длинное ожерелье из крупных, как виноградины, переливающихся бусин. Совершенно таких же, как та, которую Медуза сжимала в мокром кулаке.
И старуха, перехватив ее взгляд, провела жуткими, иссушенными пальцами по ожерелью, намотала часть свисающей, наверное, до пола нитки бус на свое запястье.
- Бусы мои, бусины... – тихо, нараспев забормотала она. – Радужные ягодки... Бусы мои, бусины...
Медуза стиснула кулак еще крепче, и почувствовала, что вдавленная в ладонь бусина из теплой постепенно превращается в горячую. Пришлось разжать немного пальцы, чтобы посмотреть, что с ней происходит. Бусина потускнела и теперь была пепельно-серой. Медуза поднесла ее поближе к глазам, старуха это заметила и рванулась вперед с такой силой, что зеркало треснуло в углу. Старуха сунула в тонкую трещину острый желтый ноготь указательного пальца, и Медуза с ужасом заметила, что самый его кончик высовывается с другой стороны. Ноготь омерзительно скреб по стеклу.
- Дай, - шипела старуха. – Да-ай!..
Медуза спрятала руку с бусиной за спину. Старуха как будто немного успокоилась, убрала свои когти и несколько даже снисходительно погрозила Медузе пальцем. Потом взялась за свое ожерелье и легким, ленивым движением разорвала его. Часть бусин упала вниз, а часть – осталась у старухи в ладонях. Она посмотрела на них, полюбовалась сменой цветов, даже искривила в ухмылке тонкие лиловые губы.
- Радужные ягодки... – любовно шепнула старуха и вдруг широко распахнула рот. А рот у нее оказался огромный, воспаленно-красный изнутри, с кривыми, темными зубами, похожими скорее на звериные, чем на человеческие. Даже не рот это был, а пасть, совсем не сочетающаяся с ее обликом престарелой гувернантки.
Не сводя со скривившейся от отвращения Медузы широко раскрытых глаз, старуха стала ловко закидывать в свою распяленную пасть бусины. Она проглатывала их с негромким булькающим звуком.
Медуза вдруг почувствовала, что бусина, стиснутая в ее побелевшем от напряжения кулаке, начала слабо пульсировать. И чем больше бусин проглатывала старуха, тем заметнее становилась пульсация, точно Медуза держала в руке маленькое перепуганное сердечко.
Старуха захлопнула пасть и недобро улыбнулась Медузе. Лицо ее как будто помолодело – умягчилась и порозовела кожа, немного округлились щеки, брови и ресницы стали гуще и темнее, а в глаза вернулся цвет – когда-то они, оказывается, были зеленоватыми. Старуха кокетливым жестом поднесла ко рту еще одну бусину и с хрустом прикусила ее.
Из бусины брызнула густая, ярко-красная кровь. Это точно была кровь, даже предположения о краске или каком-нибудь соке у Медузы не возникло. Теплый шарик в ее кулаке бился совсем уже отчаянно. А Медуза чувствовала, что и ее собственное сердце плавится от страха, как масло на сковородке. Мыслей никаких не было, хотелось только, чтобы все это исчезло и больше никогда не появлялось. Кровь стекала по острому старухиному подбородку, а зубы с громким скрипом перемалывали остатки радужной бусины. Которая тоже была теплой и билась от ужаса маленьким сердечком.
Медуза наконец вспомнила, что может кричать, но только с третьей попытки ей удалось наконец издать жалкий, тоненький писк. Который ее и разбудил.
Правая рука затекла намертво, Медузе даже пришлось шарить по постели, чтобы найти бесчувственную конечность. Одеяло валялось на полу, бусина, все так же завернутая в салфетку, обнаружилась на прежнем месте, в закрытой шкатулке. Медуза не сразу решилась посмотреть в зеркало, а когда все-таки глянула в него мельком – вздрогнула и отвернулась. В левом нижнем углу зеркальную гладь пересекала тонкая трещина.

В пятнадцать лет очень глупо бояться страшного сна и треснувшего по совпадению зеркала. Тем более глупо жаловаться на это маме или звонить подружкам, чтобы рассказать о старухе, пожирающей бусины.
Старуха, пожирающая бусины – это вообще глупо.
Медуза боялась молча. Сидела на подоконнике и пыталась прогнать страх громкой музыкой. С плеером было спокойнее, он делал все вокруг немного ненастоящим, декорациями к фильму, саундтрек которого играл в наушниках. Под такую громкую, злобно-веселую музыку ничего страшного произойти не могло. Медуза была «в домике».
Она уже почти успокоилась, почти уговорила себя не верить, но вдруг заметила далеко, в глубине двора, знакомую обвисшую шляпу.
Медуза скатилась с подоконника и присела на корточки возле батареи. Потом все-таки медленно приподнялась и выглянула во двор. Старухи там не было. Ключниковы по-прежнему калечили велосипед, а толстощекая Ника из соседнего дома, любимица всех бабушек, копалась в клумбе.

К обеду мама все-таки отправила Медузу за хлебом. Увильнуть не получилось, мама была, как обычно, дружелюбно настойчива. Медуза взяла свернутый в комочек полиэтиленовый пакет, деньги, заткнула наушниками уши, так, что правое даже заболело, и отправилась на улицу.
Там маленькая Ника сидела посреди клумбы, припорошенная землей и украшенная сорванными листьями. Неподалеку, на лавочке, Никина бабушка вязала что-то розовое и общалась с приятельницами. Старушки, которые всегда оберегали эту клумбу от посторонних детей, бросали на любимицу умиленные взгляды и только изредка советовали: «Ника, не дергай цветочек, копай вот рядом...».
Лицо у Ники было сосредоточенное, глазки блестели, на пухлых щеках темнел румянец. Она рылась среди цветов, как будто искала что-то.
Вообще же детей во дворе было мало. Видимо, встревоженные родители постарались пораньше отправить их по дачам, а те, у кого не было дачи – сидели пока дома.

Посещение магазина взбодрило Медузу. Она купила себе жвачку, маленькую банку газировки, и домой шла уже почти вприпрыжку, размахивая пакетом с хлебом в такт плеерной музыке. И только возле самого подъезда снова сникла.
На первом этаже квартиры в этом доме отсутствовали. В подъезде в любое время суток было сумрачно. Пахло отсыревшей штукатуркой и плесенью из подвала. В густой серой паутине на маленьком окошке агонизировала муха. В детстве Медуза боялась подъезда и мечтала построить себе лесенку, ведущую из окна ее комнаты прямо на улицу.
Дом был старый, с большими лестничными пролетами. Идти пешком было страшновато, на лестнице часто занимались всякими взрослыми делами бурно растущие пацаны. Этого надо бояться в пятнадцать лет, а не старухи, пожирающей бусы.
Медуза вывернула на максимум колесико громкости в плеере, на цыпочках добежала до лифта, нажала на кнопку и замерла, решив не оборачиваться ни при каких обстоятельствах.
Двери лифта разъехались, приглашая Медузу в кабину. Медуза торопливо шагнула внутрь, нажала на панели обожженный чьей-то зажигалкой кругляшок с цифрой 3 и повернулась лицом к закрывающимся створкам.
Узкая туфля со впившейся в иссохшую старую кожу пряжкой не дала дверям сомкнуться. Они послушно распахнулись, и в лифт, источая запахи сырости, плесени и чего-то гадкого, гниющего глубоко внутри, вошла тонкая старуха в огромной шляпе.
Медуза, вытаращив неумело подведенные глаза, вжалась спиной в стену. А старуха, даже не взглянув на нее, быстрым жестом отправила лифт на девятый этаж.

Медуза стояла по стойке «смирно», боясь шевельнуться. В ушах у нее надрывалась электрогитара. Старуха поправляла одежду, сощипывала с нее пылинки и шерстинки, покачивала еле заметно головой. Она как будто не замечала Медузу – или просто соблюдала неписаные правила совместных поездок в лифте, когда игнорирование означает по сути уважение к чужому личному пространству.
Во встрепанной голове Медузы промелькнула укоризненная мысль – а ведь чудаковатая бабка может не иметь никакого отношения к ее жуткому сну. А она нафантазировала, как маленькая, сложила какую-то параноидальную мозаику из страшного сна, смешной, в общем-то, старухи и найденной на улице бусины...
Лифт, подпрыгнув, как мячик, остановился, плеер, щелкнув, выключился, и наступила звенящая тишина. Спустя секунду погас свет, точно на лампы плеснули чем-то черным, и горячие, острые, сухие пальцы впились Медузе в плечи.
- Где? – обдав ее запахом того, что гнило внутри, зашипела темнота.
Задохнувшись от подступившей к горлу плотным комком паники, Медуза сдавленно вякнула и разревелась – мгновенно, будто кран открыли.
- Молчи! – и Медуза поняла, что теперь может только тихонько поскуливать.
Старуха злобно цокнула языком и начала быстро и больно ощупывать ее. Медуза зажмурилась от омерзения. Сухие и жесткие пальцы бегали по ней, как пауки, мяли, щипали, вытряхивали из карманов мелочь, фантики, магазинные чеки... Так и не обнаружив то, что искала, старуха ухватила ее за подбородок.
- Старовата... Жестковата, - она ущипнула Медузу за щеку. – Отдавай!
Медуза молчала.
- Не отдашь – пожалеешь!..
И снова зажегся свет. Лифт проехал несколько этажей, распахнулись двери, и заплаканная, взмокшая от ужаса Медуза, чувствуя боль от злых щипков во всем теле, вылетела на лестницу и столкнулась с собственной бабушкой, выходившей из квартиры.
- Здравствуйте, Ева Августовна, - улыбнулась бабушка Медузиной мучительнице, а потом с подозрением покосилась на внучку: - Ты чего шальная такая?
- Здравствуйте, здравствуйте, - приятным голосом ответила старуха. – Вот, Нина Николаевна, Мадиночка ваша от меня что-то шарахнулась, как дикарка. Не поздоровалась даже.
- Возраст такой, - неодобрительно глянув на оторопевшую Медузу, сказала бабушка.

Пообедать все-таки пришлось, мама заставила, а на ужин Медуза из своей комнаты не вышла, и всю ночь потом не спала – сидела на диване и боялась. Зеркало занавесила наволочкой, как будто в доме появился покойник. Вздрагивала от каждого стука, от каждого движения теней на стенах и очень радовалась, что где-то по соседству приглушенно бушует пьянка, и ей не приходится прислушиваться к звенящей тишине. Плеер после той поездки в лифте перестал включаться.
Ближе к утру Медуза все-таки решилась достать из шкатулки бусину и долго катала ее в ладонях. Стало спокойнее, страх, путавший мысли, немного отступил, сердце колотилось уже не так быстро, и Медуза даже ненадолго задремала, но быстро проснулась, испуганная чем-то во сне.
Жаловаться маме и бабушке на то, что в лифте на нее напала такая культурная и старомодно улыбчивая Ева Августовна, Медуза не стала. Да она бы сама себе не поверила. Понять, что происходит, она не пыталась, и бессонная ночь не способствовала ясности мыслей. Просто в груди щемило от тягучего, по-детски отчаянного страха, и плакать хотелось от несправедливости: ведь всего этого могло не быть, или оно могло случиться с кем-нибудь еще, а Медуза жила бы себе спокойно... До сих пор она была уверена, что мир устроен просто и правильно, и если она будет вести себя, как хорошая девочка – у нее и будет все хорошо, ведь наказывают только за что-то.
Постепенно Медузе начало казаться, что мозг у нее как будто стал совсем мягким, а у всех предметов вокруг отчего-то округлились углы. Не только у шкафа, например, или у стола, но и у мыслей, которые стало намного легче примирить между собой, точно бессонница измотала их, как длительное вываживание – сильную рыбу.
И Медуза дала волю одной из этих мыслей, которая уже давно возникла у нее в голове, но казалась слишком несовместимой с реальной, объяснимой жизнью. Она поднесла бусину к самым губам и тихонько окликнула:
- Олька?
Никто, конечно, ей не ответил, но Медузе почудилось, что бусина снова, как во сне, слабо запульсировала у нее на ладони.

Утром по двору пролетел слух, что пропала хохотушка Ника из соседнего дома, любимица бабушек и убийца клумб. Пропала на ранней прогулке, буквально на глазах у мамы, которая в момент исчезновения отвернулась, чтобы с кем-то поздороваться. Никину маму после этого увезли в больницу, как-то очень тихо и незаметно. Подсматривавший молодняк уверял, что бедная женщина застыла в истерической «дуге», и ее так и вынесли из подъезда – судорожно выгнутую назад.
Если пропажу Ольки и Ленки все еще пытались объяснить и оправдать для себя невниманием пьющих родителей, то теперь забеспокоились даже дворовые скептики. То, что произошло с зацелованной и бдительно охраняемой Никой, уж точно могло случиться с любым ребенком. Милиционеры пришли, поспрашивали людей и ушли – да на них особо никто и не надеялся. Не увезенных на дачи и к сельским родственникам детей загнали домой, и они в отчаянии смотрели, как за окном бесполезно проходит такой длинный, чудесный июньский день. Бабушки тоже покинули свои лавочки: во-первых, не за кем было присматривать, а во-вторых – они сами побаивались таинственного маньяка-похитителя.
Двор как будто вымер.

Медуза про все это не знала – когда выкатилось солнце и все вокруг стало уже не таким страшным, она заснула, прямо в одежде.
Ее разбудил визгливый детский смех, донесшийся с улицы. Медуза спросонья зачем-то кинулась смотреть, подбежала, стукаясь об углы, которыми будто обросла за ночь комната, к окну, и увидела, что под чертовым чубушником копошится девочка в грязной кофте с ярким цветочным узором, смуглая, коротко стриженая. Наверное, это была дочка кого-то из дворников, тихих и непонятливых гастарбайтеров. Девочка подбирала что-то с земли, внимательно разглядывала и распихивала по карманам.
Даже не успев толком ничего подумать, Медуза вылетела из комнаты, потом – из квартиры, промчалась вниз по лестнице, оглушительно шлепая тапками, и толкнула подъездную дверь. Двор был непривычно пуст, только девочка возилась под кустом и у соседнего дома мужики играли на лавке в домино.
Медуза подскочила к девочке, заставила ее подняться:
- Брось! Не надо, не бери!
Девочка молча моргала узкими глазками. Потом вывернулась, отбежала на несколько шагов и, присев опять на корточки, схватила что-то из-под лопухов. Медуза поймала ее, молча разжала слабый грязный кулачок и – увидела бусину. Только не такую, как та, которая лежала дома, в шкатулке – эта была помельче, с дикую вишню, и не казалась теплой. Она тоже искрилась и переливалась, но преобладал один цвет – оранжевый.
«Что же я их раньше не видела?» - вяло подумала Медуза, а глаза ее уже азартно шарили по земле и по траве, как у завзятого грибника, выбравшегося наконец в лес.
В песке, десять раз уже раскопанном, вдруг сверкнула еще одна бусина, темно-синяя. Медуза, оттолкнув тихую, но упорную девочку, жадно схватила бусину и спрятала ее в карман. Девочка плюхнулась на песок, обиженно скривилась, а потом поднялась и молча ушла, признав, очевидно, Медузину силу.

Бусин было уже много, штук восемь или десять. Медуза чувствовала, как они оттягивают карманы – тяжело, даже слишком тяжело. Казалось, что они, перекатываясь там, увеличиваются в размерах, раздуваются, как пузыри, и скоро - может быть, потому что чего же теперь быть не может, - один из пузырей станет таким большим, что затянет Медузу в себя...
Медуза наконец опомнилась, тряхнула отяжелевшей головой, зажмурилась, чтобы не видеть больше ни одной бусины. Что-то было в этих бусинах, что-то необъяснимое и неодолимое, превращавшее их в самый желанный девчачий трофей, вроде самой дорогой куклы, и платьев к ней, и игрушечной мебели. С каждой новой бусиной все труднее было оторваться от поисков, все хуже соображала голова и, казалось, все медленней двигались руки и ноги. Как будто разноцветный переливающийся пузырь, образ которого все преследовал одуревшую Медузу, действительно постепенно окружал ее.
Она пересчитала найденные бусины. Их было одиннадцать.
«Вот станет тринадцать, и что-нибудь случится», - решила вдруг Медуза.
Новая бусина, желтая, появилась на асфальтовом пятачке прямо перед подъездом. Тут ее любой сразу увидит, и потянется маленькой жадной ручкой...
Медуза молча подошла и подняла бусину.
- Двенадцать...
Она сунула трофей в задний карман, потому что боковые уже были заняты. Пальцы на что-то наткнулись. Она залезла в карман поглубже и нащупала зажигалку. Медуза иногда курила за гаражами со знакомыми ребятами, чтобы почувствовать себя большой и испорченной.
Она и была большой. Взрослой.
В урну рядом с лавочкой кто-то засунул вчера старые газеты. Медуза, сопротивляясь сонной одури, подошла к урне, вытащила одну из газет и чиркнула зажигалкой. Несколько секунд оцепенело смотрела на огонь, а потом бросила газету обратно в урну. Вверх поднялись первые сгустки светлого дыма, оранжевые языки побежали по новостям и рекламным объявлениям. Медуза выгребла из карманов бусины вперемешку с крошками и фантиками. Бусины сияли, они были похожи и на леденцы, и на многоцветье калейдоскопа, и на запретные мамины драгоценности, и на волшебных аквариумных рыбок, и на фантастические вещи, которые можно было увидеть на экранах компьютеров, доступных пока самым везучим.
На все самое прекрасное, что может представить себе ребенок.
Медуза хлюпнула носом и зажмурилась. Бусины были такие чудесные, что она была готова хоть сейчас раствориться в них, тоже стать бусиной, только бы не расставаться.
- Старовата, - прошептала Медуза. – Жестковата...
И швырнула радужное сокровище в урну. Помедлила, кинула туда же зажигалку, повернулась и побрела к лавочке. За спиной громко хлопнуло, а потом Медуза услышала крик – истошный, такой пронзительный, что пришлось заткнуть уши.

Медуза все еще сидела на лавочке, когда из подъезда, при некотором скоплении любопытных, вынесли стонущую Еву Августовну. Шляпу она где-то потеряла, а все ее моложавое лицо, и шея, и руки были в маленьких, округлых ожогах размером с дикую вишню. Вокруг сочувствовали бедной бабушке – совсем недавно приехала из другого города, проведать внука Костика, такого хорошего мальчика – и вот. Рассказывали уважительным шепотом, что у Евы Августовны на кухне от газовой плиты вспыхнули шторы, она кинулась их тушить и, хотя и серьезно обожглась, но все же сумела предотвратить пожар.
Все-таки газовые плиты – это очень опасно.

Позже стало известно, что Ева Августовна, выписавшись из больницы, сразу же уехала к себе, в свой безымянный другой город.
Ольку, Ленку и Нику из соседнего дома так и не нашли. На лавочках потом долго обсуждали тот жуткий июнь, когда в окрестностях орудовал неуловимый маньяк. От рассказа к рассказу количество пропавших детей росло, потом к ним прибавились женщины, а потом история окончательно стала дворовой легендой.

Бусина осталась у Медузы. Сначала она долго лежала в шкатулке, потому что Медуза понятия не имела, что с ней делать. Потом, когда мысль о самой прямой связи между пропавшей Олькой и бусиной уже вернулась в разряд бредовых, бусину нашла мама. Восхитилась, продела в нее тонкий кожаный шнурок и иногда носила на шее. Бусина оказалась целительной: снимала головную боль, слабость, и даже настроение от нее становилось по-детски радостным. Мама жалела, что у нее нет целой нитки таких бус.
Через три года семья Медузы, тогда уже – снова Мадины, потому что прозвище ей разонравилось, переселилась в другой район. Бусина потерялась при переезде.

@темы: книги, трактат, страшилка!, творим помаленьку

---

Хоть весны-то по сути и нету,
Так - понятие номинальное,
Расцветает шиза буйным цветом
И влечение сексуальное.

@темы: sic!, мысль дня

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Еще немного Саши Черного на сон грядущий

Вот это мое любимое:

Обстановочка

Ревет сынок. Побит за двойку с плюсом,
Жена на локоны взяла последний рубль,
Супруг, убитый лавочкой и флюсом,
Подсчитывает месячную убыль.
Кряхтят на счетах жалкие копейки:
Покупка зонтика и дров пробила брешь,
А розовый капот из бумазейки
Бросает в пот склонившуюся плешь.
Над самой головой насвистывает чижик
(Хоть птичка божия не кушала с утра),
На блюдце киснет одинокий рыжик,
Но водка выпита до капельки вчера.
Дочурка под кроватью ставит кошке клизму,
В наплыве счастья полуоткрывши рот,
И кошка, мрачному предавшись пессимизму,
Трагичным голосом взволнованно орет.
Безбровая сестра в облезлой кацавейке
Насилует простуженный рояль,
А за стеной жиличка-белошвейка
Поет романс: "Пойми мою печаль"
Как не понять? В столовой тараканы,
Оставя черствый хлеб, задумались слегка,
В буфете дребезжат сочувственно стаканы,
И сырость капает слезами с потолка.

Переутомление
(Посвящается исписавшимся "популярностям")

Я похож на родильницу,
Я готов скрежетать...
Проклинаю чернильницу
И чернильницы мать!
Патлы дыбом взлохмачены,
Отупел, как овца,-
Ах, все рифмы истрачены
До конца, до конца!..

Мне, правда, нечего сказать сегодня, как всегда,
Но этим не был я смущен, поверьте, никогда -
Рожал словечки и слова, и рифмы к ним рожал,
И в жизнерадостных стихах, как жеребенок, ржал.

Паралич спинного мозга?
Врешь, не сдамся! Пень - мигрень,
Бебель - стебель, мозга - розга,
Юбка - губка, тень - тюлень.

Рифму, рифму! Иссякаю -
К рифме тему сам найду...
Ногти в бешенстве кусаю
И в бессильном трансе жду.

Иссяк. Что будет с моей популярностью?
Иссяк. Что будет с моим кошельком?
Назовет меня Пильский дешевой бездарностью,
А Вакс Калошин - разбитым горшком...

Нет, не сдамся... Папа - мама,
Дратва - жатва, кровь - любовь,
Драма - рама - панорама,
Бровь - свекровь - морковь... носки!


Стилизованный осел
(Ария для безголосых)

Голова моя - темный фонарь с перебитыми стеклами,
С четырех сторон открытый враждебным ветрам.
По ночам я шатаюсь с распутными, пьяными Феклами,
По утрам я хожу к докторам.
Тарарам.
Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности,
Разрази меня гром на четыреста восемь частей!
Оголюсь и добьюсь скандалёзно-всемирной известности,
И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей.

Я люблю апельсины и все, что случайно рифмуется,
У меня темперамент макаки и нервы как сталь.
Пусть любой старомодник из зависти злится и дуется
И вопит: "Не поэзия - шваль!"

Врешь! Я прыщ на извечном сиденье поэзии,
Глянцевито-багровый, напевно-коралловый прыщ,
Прыщ с головкой белее несказанно-жженой магнезии,
И галантно-развязно-манерно-изломанный хлыщ.

Ах, словесные, тонкие-звонкие фокусы-покусы!
Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу.
Кто не понял - невежда. К нечистому! Накося - выкуси.
Презираю толпу. Попишу? Попишу, попишу...

Попишу животом, и ноздрей, и ногами, и пятками,
Двухкопеечным мыслям придам сумасшедший размах,
Зарифмую все это для стиля яичными смятками
И пойду по панели, пойду на бесстыжих руках...

@темы: книги, Серебряный век, тюль - материя тонкая, красота

---

Радуйтесь, что живете в счастливое время асечек и прочих скайпов

Раньше люди лично приходили друг к другу для бессмысленной болтовни.

Всероссийское горе
(Всем добрым знакомым с отчаянием посвящаю)

Итак - начинается утро.
Чужой, как река Брахмапутра,
В двенадцать влетает знакомый.
"Вы дома?" К несчастью, я дома.
(В кармане послав ему фигу,)
Бросаю немецкую книгу
И слушаю, вял и суров,
Набор из ненужных мне слов.
Вчера он торчал на концерте -
Ему не терпелось до смерти
Обрушить на нервы мои
Дешевые чувства свои.

Обрушил! Ах, в два пополудни
Мозги мои были как студни...
Но, дверь запирая за ним
И жаждой работы томим,
Услышал я новый звонок:
Пришел первокурсник-щенок.
Несчастный влюбился в кого-то...
С багровым лицом идиота
Кричал он о "ней", о богине,
А я ее толстой гусыней
В душе называл беспощадно...
Не слушал! С улыбкою стадной
Кивал головою сердечно
И мямлил: "Конечно, конечно".

В четыре ушел он... В четыре!
Как тигр я шагал по квартире,
В пять ожил и, вытерев пот,
За прерванный сел перевод.
Звонок... С добродушием ведьмы
Встречаю поэта в передней.
Сегодня собрат именинник
И просит дать взаймы полтинник.
"С восторгом!" Но он... остается!
В столовую томно плетется,
Извлек из-за пазухи кипу
И с хрипом, и сипом, и скрипом
Читает, читает, читает...
А бес меня в сердце толкает:
Ударь его лампою в ухо!
Всади кочергу ему в брюхо!

Квартира? Танцкласс ли? Харчевня?
Прилезла рябая девица:
Нечаянно "Месяц в деревне"
Прочла и пришла "поделиться"...
Зачем она замуж не вышла?
Зачем (под лопатки ей дышло!)
Ко мне направляясь, сначала
Она под трамвай не попала?
Звонок... Шаромыжник бродячий,
Случайный знакомый по даче,
Разделся, подсел к фортепьяно
И лупит. Не правда ли, странно?
Какие-то люди звонили.
Какие-то люди входили.
Боясь, что кого-нибудь плюхну,
Я бегал тихонько на кухню
И плакал за вьюшкою грязной
Над жизнью своей безобразной.

(Саша Черный)

Вопрос: Продолжать вообще таскать сюда всякую литературу?

1. Да!		8	(100%)
2. Побуду в оппозиции		0	(0%)
Всего:		8

@темы: книги, Серебряный век, тюль - материя тонкая, красота

---

С башорга

@темы: картинки, плакаль, красота

---

Вдумчивое

ЖЖ - очень неуютненькое все-таки место. Среднестатистический юзер, то есть оппозиционный фотограф, живущий за границей и до трех лет кормящий котика бальзамическим уксусом из слинга, постоянно норовит кого-нибудь порвать, опозорить, ментально изнасиловать и вывалять в майонезе и перьях. По крайней мере самые популярные саопщиства посвящены именно этому. Если запостить туда, к примеру, "Черный квадрат" - и к нему обязательно выстроится лесенка из хорового "буэ", "мои глаза" и "фубля".
И больше всего мне жалко хозяюшек с прихотливыми майонезными шедевриками. Ну старалось ведь создание, хотело порадовать "любимого))))" или там гостей. Оно хозяйничает, у него очаг, кругом летают умильные амурчики и безграмотно радуются семейному счастью. Все же по любви, хоть и бестолково. Пусть себе занимаются благоглупостями с самым серьезным видом.

@темы: квазимысль