Тибетский кот - мохнатый урод. Основная его черта - нет в природе такого кота.
Честно предупреждаю - как по мне, она мерзкая. Но как текст - вроде ничего.
Так что претензии по поводу противности не принимаются
Старушка была тихая, улыбчивая, и звалась приятно – Любовь Александровна Голубева. Даже и представить было трудно, что она – шизофреничка с большим стажем и с четырьмя госпитализациями. Антошина руководительница, говорливая и одышливая Наталья Иосифовна по кличке Утка, вчера весь день ему внушала, что бабушка здравомыслящая, дружелюбная, ребята ее уже несколько лет опекают, и для опытного шизофреника это очень мало – четыре госпитализации. Утка еще и посоветовала ему расспросить старушку Голубеву обо всяких интересных случаях из жизни и записать. Как будто Антоша именно для того и носит с собой «историческую тетрадку», чтобы записывать туда истории про дурдом.
читать дальшеПятнадцатилетний Антоша, сам себя, конечно, давно называвший Антоном и даже Антонио, второе лето подрабатывал в молодежной организации, которая оказывала тимуровскую помощь одиноким пенсионерам. Все сошлось как нельзя лучше: Антоша, воспитанный бабушкой и прабабушкой, трепетно уважал старость (в тайной надежде на конфетку), подопечным, преимущественно приветливым старушкам, нравился вежливый мальчик, и вдобавок Антоша получал какую-никакую зарплату.
Утка велела каждому завести специальную тетрадку, чтобы записывать туда рассказы подопечных про «героические военные годы». Но рассказы были сплошь негероические, про мокрый мыльный хлеб, принудительное копание траншей и даже про съеденных собак. Поэтому Антоша, если что и записывал, то не про войну, а про нормальную жизнь.
Старушка Голубева, увидев опасливо переминающегося на пороге Антошу, обрадовалась:
- Ой, мальчик! А раньше одних девчонок присылали.
Глаза у нее были голубые, светящиеся старческой ледяной прозрачностью, а личико детское, точно взяли курносую симпатичную школьницу и наложили ей сложный грим с морщинами, мешочками и пигментными пятнами.
Антоша, немного смущенный, как всегда при первом знакомстве, снял ботинки, принюхался, покраснел: пахнут носки все-таки, - и торопливо сунул одну ногу в лежавший у двери, на виду, мужской тапочек. Поискал глазами второй, но его не было.
- Это куда это он подевался? – удивилась старушка и легко опустилась на пол. – Всегда же тут стоят, на всякий случай. Или запрятал кто? – она лукаво посмотрела на Антошу снизу вверх и улыбнулась.
Тут Антоша запоздало сообразил, что он стоит и ждет, как королевич какой-нибудь, пока ползающая на четвереньках древняя бабушка отыщет ему тапок.
- Ой, вы что, вставайте, вставайте пожалуйста! – Антоша поспешно приник к паркету сам и тут же углядел второй коричневый шлепанец под шкафчиком для обуви.
- Ишь, - одобрила Любовь Александровна. – Глазки острые, не спрячешься.
Старушка не дала Антоше даже руки помыть, сразу потащила смотреть ее апартаменты. Большинство Антошиных подопечных были именно такими: никаких особых поручений к молодым помощникам у них не было, они хотели просто рассказать, показать, выплеснуть накопленную житейскую информацию.
Квартира у Голубевой была обыкновенная, двухкомнатная. Потолки, правда, очень высокие, Антоше такие нравились. Бабушкина комната была обставлена бедно, все старое, лак слез, ткань выцвела, бесчисленные кружевные салфеточки посерели. Но чисто было очень, Любовь Александровна целыми днями, наверное, только и делала, что сидела дома и наводила порядок. Даже толстенькие листья фиалок блестели.
- Нравится? – нетерпеливо спрашивала она у Антоши. – А это? А здесь смотри как у меня, потайной ящичек, тут мама моя когда-то фотографии хранила и письма всякие. А это я в молодости, однокурсник меня рисовал, он на художника хотел, а родители ему – в строительный и точка. А вот смотри – статуэтки фарфоровые, таких давно уже нету. А стул дубовый, позапрошлого века, видишь, ножки какие гнутые, это специально так делали. А потолки у меня три двадцать.
- Замечательная квартира у вас, Любовь Александровна, - вежливо соглашался Антоша.
- Вот, - широко развела руками старушка Голубева. – Видишь, как хорошо мне... А все сынок, все сынок, все его благодарю, каждый день. Если б не он – ничего бы у меня не было.
Хорош сынок, бросил мать одну, подумал Антоша.
Бабушка отправилась на кухню заваривать чай, а Антоша пошел наконец мыть руки. Утка всем внушала: пришел – сразу мой руки, даже если потом пылесосить собираешься, пусть старички знают, какие у них помощники чистоплотные.
Кран был весь в белесом известковом налете, а глубокая, как канава, ванна – в желтых пятнах. «Надо предложить почистить», - подумал Антоша и взял склизкое мыло. Кран сначала загудел и задергался, а потом вдруг выплюнул на Антошины руки порцию очень горячей воды, чуть ли не кипятка. Или это от неожиданности так показалось. Антоша вскрикнул и отчаянно завертел ручку с синим колпачком. Холод быстро снял неприятные ощущения, но пальцы все равно были малиновые.
- Ты чего? – окликнула его из кухни старушка.
- Воду горячую пустил случайно, чуть не обварился.
- Да она уж месяц как еле теплая.
- Ну это кому как! – отшутился Антоша.
Когда чай уже был разлит по фарфоровым чашкам с какой-то особой перламутровой глазурью и будто обгрызенными краями, выяснилось, что сладкого ничего нет, и даже любимые бабушкины баранки закончились.
- Ничего, сейчас так попьем, а потом в магазин сходишь, - решила подопечная.
Антоша закивал, аккуратно взял чашку и поморщился – прикасаться к горячему было неприятно.
Сначала он сел возле древнего, покрытого похожими на плесень пятнами холодильника. Ледяной железный ящик тут же взревел у него над ухом, и Антоша вздрогнул от неожиданности.
- Ты пересядь, пересядь, - Любовь Александровна взяла его за локоть и мягко потянула вверх, чтобы Антоша поднялся со стула. – Простудишься, и шумит он.
- Старый какой, - уважительно сказал Антоша. Он любил советские вещи, монументальные и неуклюжие, имеющие только одно четко прописанное предназначение, безо всяких дополнительных опций.
- А новые лучше? – прищурилась бабушка. – Пластмасса одна. И еще неизвестно, чем их там брызгают, и под резиночки закатывают всякое. Так и отравиться можно.
- Я и говорю – хорошо раньше делали, в старину, - закивал Антоша, так и не понявший, что именно закатывают под резиночки.
- В старину-у... – рассмеялась старушка Голубева.
Холодильник затих, а потом в нем что-то явственно зашуршало. Наверное, кусок намерзшей «шубы» отвалился.
Пустой чай пили дольше, чем планировалось. Любовь Александровна расспрашивала Антошу про маму и папу, про учебу, про любимые книжки и фильмы. Антоша все рассказывал как есть, только про друзей немного приврал – изобразил себя душой компании, хотя на самом деле его, тощего и мелкоголового, сверстники и за человека не считали. И про семью все в подробностях изложил, и как переехали семь лет назад из центра на окраину, а там кругом алкоголики и приезжие. И собаку, золотистую Шушу, не забыл.
- Ой, а я их как люблю – и собачек, и кошечек, - вздохнула бабушка. – Особенно которые с улицы – самые преданные. Так и смотрят по-человечьи... У мамы до войны такой котик был – рыжий, пушистый, лапу давать умел. Все смотреть ходили – кот лапу дает. А в войну самим-то есть нечего было, куда уж кота кормить. Оголодал... Мама с бабушкой как-то конины добыли, для меня и братика. Так котик нашел, достал из-под крышки и съел почти все. И убежал от нас, больше не видели его. Знал, что мама его за такое прибьет. А может, и прибила, а нам сказала, что убежал...
- А вы заведите кого-нибудь, - посоветовал Антоша.
- Да я пробовала, - махнула рукой Любовь Александровна. – И кошечек приводила, и собачек. У сынка с ними не заладилось... Последний раз щеночка принесла, беленького, так у них драка настоящая случилась. Шерсть, лай, визг – ужас! Соседке щеночка отдать пришлось, Евдокии Дмитриевне, через этаж. Он вырос уже, болоночка такая. Ну я и решила: раз не любит он животных, так я больше и не буду, матери детишкам уступать должны. С тех пор никого не приводила, раз он не хочет, так и не буду.
Озадаченный Антоша кивал и ласково улыбался, как Утка учила. Путалась что-то бабушка...
Старушка написала ему список, что в магазине купить, выдала деньги и запасной комплект ключей:
- А то засну еще, или не услышу.
- Я вам еще ванну помою, - пообещал Антоша.
- Да хоть до вечера сиди, - обрадовалась бабушка. – Маму только предупреди, за детишек все переживают.
В прихожей Антоша обнаружил только один свой ботинок – история с тапочками, похоже, повторялась.
- Да что за наказание? – развела руками старушка Голубева.
«Играет она со мной так, что ли?» - Антоша насупился и снова полез под шкафчик. Второй ботинок, разумеется, оказался там – только он был значительно крупнее шлепанца, и в узкую щель его затолкнули с силой, даже носок ободрался.
Антоша стал обуваться, всем своим видом показывая, что он огорчен и такие игры ему не нравятся. Он уже давно понял, что старики часто ведут себя как дети, но прикол с ботинком был действительно странный.
- А мы губочкой протрем, - примирительно сказала бабушка. – И царапинку не видно станет.
Магазин напоминал старушкину квартиру – тоже бедный, почти нищенский, набитый старыми вещами: заплесневелым хлебом, подгнившими овощами, вспученными йогуртами, разбитыми ящиками для товаров и внимательными пенсионерками, которые во всем этом копались. Но у Любови Александровны было, конечно, гораздо чище.
Антоша купил хлеба, печенья, кефира, выбрал два почти целых апельсина и на собственные деньги добавил глазированных сырков и пирожных «картошка». Отстоял в длинной очереди, взмок и вдобавок был напуган на выходе неожиданно запищавшей рамкой.
Вернувшись к подъезду, Антоша пошарил в карманах и обмер – бабушкиных ключей не было. Он поставил пакет на крыльцо, поискал еще раз – и во внешних, и во внутренних, и в пакет тоже на всякий случай заглянул. Ключи пропали.
С ужасом представляя себе, как расстроится старушка Голубева, а потом, наверное, начнет ругаться, Антоша еще раз сбегал в магазин, повторил свой маршрут, внимательно глядя на пол – ключей не было. Уборщица невнятно сообщила, что тут ничего никто не ронял.
Собравшись и смирившись, Антоша набрал номер бабушкиной квартиры на панели домофона. Ну ладно, скажет он все как есть, если она замок поменять захочет – он заплатит, там отложено на смартфон немного...
Домофон щелкнул, как будто сняли трубку. Антоша сделал вдох и даже успел издать короткое «ым...», но вместо голоса старушки Голубевой из домофона послышалось шипение. Как будто туда засунули змей или кошку. Шипение усиливалось, и Антоше стало неприятно – было в этих неживых вроде бы звуках что-то угрожающее. Он нажал «сброс» и еще раз набрал нужный номер.
«У-у-у-а-а...» – тоненько провыл домофон и опять зашипел.
За Антошиной спиной звякнули ключи, и женский голос равнодушно сказал:
- Хватит баловаться.
От неожиданности Антоша отпрыгнул в сторону, а потом, глядя, как тетка в полосатом платье открывает дверь ключом, честно сообщил:
- Я не балуюсь, это домофон сломался. Шипит.
- Ну да, - сказала тетка и перегородила дверной проем рукой. – Ты к кому это?
- К Любови Александровне. Голубевой. На шестой этаж.
- Ну да, - тетка поджала губы, и ее черные усики встали торчком, как у моржа. Но в подъезд Антошу все-таки пустила.
Антоша позвонил в дверь, бабушка открыла почти сразу же.
- Любовь Александровна, я ключи потерял, - он протянул бабушке пакет. – Но вы не волнуйтесь, если хотите – поменяйте замок, я возмещу, - это важное, благородное слово очень понравилось Антоше. – Я все возмещу...
- Зачем же менять? – удивилась старушка. – Ключи ведь – вот они.
Связка ключей, которую она выдала Антоше и которую Антоша аккуратно спрятал в карман (она еще позвякивала при ходьбе) действительно лежала в вазочке у телефона.
Антоша облегченно вздохнул:
- Выронил, наверное.
Бабушка закивала, улыбаясь:
- Наверное, наверное. Я-то думаю – и чего ты их не взял?
- А еще у вас домофон сломался. Я звонил – а он шипит.
- Звонил, да? А я не слышала ничего...
- Я уж думал – что делать, как заходить, - посмеивался над собой Антоша. – Хорошо, тетенька какая-то пришла.
- Да ты бы по телефону позвонил, - и Любовь Александровна зашуршала пакетом. – Ой, апельсинчики, пирожные...
Антоша сам себе удивился – как же он мог забыть про мобильник. Хлопнул ладонью по карману, в котором лежал телефон. Мобильника не было.
- Да как же это... – Антоша, продолжая лихорадочно обыскивать карманы, машинально сунул ноги в тапочки. Правой стопой нащупал что-то твердое.
Это оказался Антошин телефон.
«Бабка шалит», - решил Антоша и сунул телефон в нагрудный карман.
Он собрался идти на кухню, где бабушка, довольно мурлыча, уже накрывала на стол, но тут заметил, что дверь второй комнаты, которую старушка Голубева ему не показывала, приоткрыта. Антоша увидел часть стены, а на ней – какие-то картинки. Ему даже показалось, что это комиксы.
Уверяя самого себя, что он просто хочет посмотреть, не требуется ли там уборка, Антоша толкнул дверь и заглянул в комнату.
Вся обстановка состояла из старого, продавленного кресла. На подоконнике топорщилось алоэ. А одна из стен, слева от окна, была почти до потолка заклеена фотографиями. Их оказалось так много, что Антоша сначала принял их за необычные обои.
Фотографии были и цветные, и черно-белые, и глянцевые, и матовые, и из семейных альбомов, с надломами и разлохмаченными краями, и вырезанные из газет, грязно-серые, смазанные и в точечках, и даже взятые, видимо, из каких-то документов. Все это были портреты детей в возрасте примерно от года до десяти – темненьких, светленьких, рыженьких, улыбающихся, серьезных, плачущих. Антоша даже успел найти одного негритенка и нескольких азиатов в крохотных выглаженных рубашечках.
- Ну как, хорошенький? - неслышно войдя в комнату, спросила старушка Голубева.
- Кто?
- Сынок мой. Тут вот ему три годика, - она погладила портрет маленького толстячка с диатезными щеками. – А вот подрос уже... Вся радость от него. Детишки – это ж в жизни единственное счастье, кроме них ничего и нету. Каждый день его благодарю...
И старушка благоговейно поцеловала фотографию другого мальчика, совсем древнюю. Этот вполне мог оказаться отцом толстячка, если не дедом. Антоша смотрел на Любовь Александровну, открыв рот, а она гладила многочисленные лица своего сынка и стряхивала пылинки с фотографий. Все это было глупо и как-то жутко, хотелось отвернуться, выбежать из комнаты, но в то же время зрелище чужого безумия завораживало.
- Ну что, ванну помоешь или сразу чай с пирожными? – неожиданно и бодро обратилась к Антоше старушка. – Давай-ка тебя делом займем, пока ты еще куда-нибудь без спросу не полез.
Антоша возил по стенкам ванны губку с едко пахнущим порошком и думал о том, какая же эта старушка Голубева несчастная. Несправедлива все-таки жизнь – вот он, Антоша, хороший и умный, и пенсионерам помогает, и будет, когда вырастет, компьютерщиком с большой зарплатой, а одноклассники его считают хилым дурачком, и смеются, и во дворе иногда бьют. И старушка Голубева тоже хорошая, а такая одинокая, что даже с ума сошла. Никому до нее нет дела, вот она себе сынка и выдумала, и если бы не Антоша и девчонки, которые раньше к ней ходили, совсем бы одичала, только сидела бы дома и вырезала фотографии из газет. И даже рассказывать про сынка ей было бы некому. А потом соседи бы на нее нажаловались, что тараканы из квартиры, и грязь, и запах, и увезли бы бабушку в дурдом, и там она бы и померла, а главврач переписал бы квартиру на себя. Утка про такие истории рассказывала.
Хорошо, все-таки, что старушке Голубевой попался именно Антоша, а не идиот вроде двухметрового Костика, который к пенсионерам ходит только для того, чтобы всем показать, какой он хороший и патриотичный, как сейчас модно, а сам над ними ржет и даже на телефон иногда снимает, как они что-нибудь нелепое говорят или делают. И не трусливая дурочка вроде Маринки, которая вообще жалеет, что сюда пошла, и от дедушки одного отказалась, потому что у него нарост какой-то на шее страшный.
А он, Антоша, не будет обращать внимания на то, что Любовь Александровна шизофреничка, потому что в первую очередь она – пожилой человек, который даже войну помнит. И он будет ходить ей за продуктами, и вот ванну сейчас отмоет, а потом еще помоет окна, и пропылесосит, и много чего еще сделает. И старушка его полюбит, как родного, и будет рада и благодарна, и расскажет разные истории, а если начнет опять говорить про сынка, то Антоша сделает вид, что ничего, так и должно быть, потому что он понимающий и снисходительный.
От запаха порошка, хранившегося под ванной еще, наверное, с советских времен, у Антоши пересохло в горле. Он помыл руки, очень осторожно на этот раз открыв кран, и пошел попить чаю. В кухне на столе стояли две чашки, по ним даже заварка была разлита. Сама Любовь Александровна копошилась в комнате, бормотала что-то себе под нос. Антоша налил горячей воды, бросил в чашку два кусочка сахара. От благостных мыслей о том, какое хорошее дело он все-таки делает, захотелось еще чего-нибудь сладкого. Пирожных «картошка» на столе не было. Антоша посмотрел в шкафчике – и там нету.
- Ты чего ищешь? – крикнула ему бабушка.
- Пирожное.
- Я в холодильник положила. Да чего ты один-то, подожди, сейчас вместе чаю попьем.
- Я еще не домыл, я быстренько... – Антоша взялся за большую, чуть липкую ручку холодильника.
Ее тоже надо будет помыть.
В холодильнике опять зашуршало – наверное, пакет полиэтиленовый, они иногда распрямляются сами по себе, если смятые. Антоша дернул дверцу на себя.
- Сто-ой!.. – низким, ночным голосом завопила из комнаты старушка Голубева.
Что-то забарахталось на верхней полке, завизжало и вцепилось в Антошину руку. Маленькие красные лапки мяли и щипали его, пытаясь затянуть внутрь, в холод. Антоша с криком высвободился, но бесформенное существо цвета несвежего мяса прыгнуло на него, ухватилось за футболку на груди и впилось зубками точно в левый сосок. Орущий Антоша упал на пол, задев в полете табуретку, а холодный комок пополз по нему, как быстрая и ловкая жаба. Существо разрывало лапками и зубами его одежду и торопливо впивалось в кожу, продолжая тоненько, свирепо верещать. Все происходило так быстро, что Антоша даже не мог разглядеть, что же на него напало, только вопил и беспомощно махал руками.
Маленькое личико с полупрозрачным носом-кнопочкой и совершенно черными, неживыми глазами вдруг возникло прямо перед ним и, оскалившись, вгрызлось в щеку. От существа пахло тухлятиной, кровью и гнилыми зубами...
Вымазанный зеленкой, завернутый в одеяло Антоша сидел на диване и тупо смотрел в чашку. Добрая врачиха накапала туда чего-то успокоительного, потому что поначалу Антоша так орал и ревел, что чуть не задохнулся. Успокоительное его оглушило, и теперь он просто молчал, изредка делая длинный, всхлипывающий вдох. Тогда старушка Голубева, тянулась к нему сочувственно рукой, будто хотела погладить, но врачиха придерживала ее за плечи.
Старушка все рассказывала врачихе свою безумную историю, а многоопытная тетка в белом халате молчала и таращила на Любовь Александровну увеличенные очками глаза.
- Сынок-то мой пятимесячным родился, - рассказывала, виновато улыбаясь, старушка. – Прямо дома прихватило, так на диване вот этом его и вымучила. Красненький, ручки-карандашики, знаете, у детишек-то ручки махонькие, прямо удивляешься – и из чего человек вырастает?.. Пищит, как птичка. Замолчал, правда, быстро... А я его так хотела, так хотела. Положила на столик вот тут, пуповину перерезала и говорю с ним, и молюсь, чтобы жил он, со мной был... Только потом время-то прошло, не знаю уж, сколько, а он, понимаете... попахивать стал. Я и думаю – закалять-то младенчиков полезно. Ну и положила его туда, на полочку. Одеяльце ему дала, подушечку, а сама у холодильника поклоны бью – Господи, воскреси, умеешь же... Сынок и заскребся там, запищал, как канареечка. Я обрадовалась... И вдруг мужики какие-то вокруг, дверь выбили, меня хватают. Я к сыночку, они оттаскивают, рожи красные, буркала выкатили, алкаши чертовы. Вот тогда меня в первый раз и положили...
В комнату зашел фельдшер, показал что-то врачихе жестами за спиной у Любови Александровны. Врачиха еле заметно кивнула.
- Да я-то понимаю, что вы, - заторопилась старушка. – И лягу опять, что ж поделать. Сынка-то плохо, значит, воспитала, взревновал он. Сам без меня управится, он привычный уже, взрослый совсем. Только в школу я его не хочу отдавать, вы не знаете, можно сейчас так, чтобы на дому?..
Фельдшер вернулся на кухню и снова посмотрел в распахнутый, бурчащий холодильник. Там на верхней полке лежал увядший огурец, а рядом – кукольная постель. Перинка, голубое простроченное одеяльце, подушечка с бахромой. Подушечка была промята посередине, как будто здесь действительно совсем недавно спал ребенок. Фельдшер прищелкнул языком, поражаясь бабулиной шизофренической изобретательности, и приподнял подушку. Под ней лежал изгрызенный с одного края кружок колбасы.
Так что претензии по поводу противности не принимаются
Сынок
Старушка была тихая, улыбчивая, и звалась приятно – Любовь Александровна Голубева. Даже и представить было трудно, что она – шизофреничка с большим стажем и с четырьмя госпитализациями. Антошина руководительница, говорливая и одышливая Наталья Иосифовна по кличке Утка, вчера весь день ему внушала, что бабушка здравомыслящая, дружелюбная, ребята ее уже несколько лет опекают, и для опытного шизофреника это очень мало – четыре госпитализации. Утка еще и посоветовала ему расспросить старушку Голубеву обо всяких интересных случаях из жизни и записать. Как будто Антоша именно для того и носит с собой «историческую тетрадку», чтобы записывать туда истории про дурдом.
читать дальшеПятнадцатилетний Антоша, сам себя, конечно, давно называвший Антоном и даже Антонио, второе лето подрабатывал в молодежной организации, которая оказывала тимуровскую помощь одиноким пенсионерам. Все сошлось как нельзя лучше: Антоша, воспитанный бабушкой и прабабушкой, трепетно уважал старость (в тайной надежде на конфетку), подопечным, преимущественно приветливым старушкам, нравился вежливый мальчик, и вдобавок Антоша получал какую-никакую зарплату.
Утка велела каждому завести специальную тетрадку, чтобы записывать туда рассказы подопечных про «героические военные годы». Но рассказы были сплошь негероические, про мокрый мыльный хлеб, принудительное копание траншей и даже про съеденных собак. Поэтому Антоша, если что и записывал, то не про войну, а про нормальную жизнь.
Старушка Голубева, увидев опасливо переминающегося на пороге Антошу, обрадовалась:
- Ой, мальчик! А раньше одних девчонок присылали.
Глаза у нее были голубые, светящиеся старческой ледяной прозрачностью, а личико детское, точно взяли курносую симпатичную школьницу и наложили ей сложный грим с морщинами, мешочками и пигментными пятнами.
Антоша, немного смущенный, как всегда при первом знакомстве, снял ботинки, принюхался, покраснел: пахнут носки все-таки, - и торопливо сунул одну ногу в лежавший у двери, на виду, мужской тапочек. Поискал глазами второй, но его не было.
- Это куда это он подевался? – удивилась старушка и легко опустилась на пол. – Всегда же тут стоят, на всякий случай. Или запрятал кто? – она лукаво посмотрела на Антошу снизу вверх и улыбнулась.
Тут Антоша запоздало сообразил, что он стоит и ждет, как королевич какой-нибудь, пока ползающая на четвереньках древняя бабушка отыщет ему тапок.
- Ой, вы что, вставайте, вставайте пожалуйста! – Антоша поспешно приник к паркету сам и тут же углядел второй коричневый шлепанец под шкафчиком для обуви.
- Ишь, - одобрила Любовь Александровна. – Глазки острые, не спрячешься.
Старушка не дала Антоше даже руки помыть, сразу потащила смотреть ее апартаменты. Большинство Антошиных подопечных были именно такими: никаких особых поручений к молодым помощникам у них не было, они хотели просто рассказать, показать, выплеснуть накопленную житейскую информацию.
Квартира у Голубевой была обыкновенная, двухкомнатная. Потолки, правда, очень высокие, Антоше такие нравились. Бабушкина комната была обставлена бедно, все старое, лак слез, ткань выцвела, бесчисленные кружевные салфеточки посерели. Но чисто было очень, Любовь Александровна целыми днями, наверное, только и делала, что сидела дома и наводила порядок. Даже толстенькие листья фиалок блестели.
- Нравится? – нетерпеливо спрашивала она у Антоши. – А это? А здесь смотри как у меня, потайной ящичек, тут мама моя когда-то фотографии хранила и письма всякие. А это я в молодости, однокурсник меня рисовал, он на художника хотел, а родители ему – в строительный и точка. А вот смотри – статуэтки фарфоровые, таких давно уже нету. А стул дубовый, позапрошлого века, видишь, ножки какие гнутые, это специально так делали. А потолки у меня три двадцать.
- Замечательная квартира у вас, Любовь Александровна, - вежливо соглашался Антоша.
- Вот, - широко развела руками старушка Голубева. – Видишь, как хорошо мне... А все сынок, все сынок, все его благодарю, каждый день. Если б не он – ничего бы у меня не было.
Хорош сынок, бросил мать одну, подумал Антоша.
Бабушка отправилась на кухню заваривать чай, а Антоша пошел наконец мыть руки. Утка всем внушала: пришел – сразу мой руки, даже если потом пылесосить собираешься, пусть старички знают, какие у них помощники чистоплотные.
Кран был весь в белесом известковом налете, а глубокая, как канава, ванна – в желтых пятнах. «Надо предложить почистить», - подумал Антоша и взял склизкое мыло. Кран сначала загудел и задергался, а потом вдруг выплюнул на Антошины руки порцию очень горячей воды, чуть ли не кипятка. Или это от неожиданности так показалось. Антоша вскрикнул и отчаянно завертел ручку с синим колпачком. Холод быстро снял неприятные ощущения, но пальцы все равно были малиновые.
- Ты чего? – окликнула его из кухни старушка.
- Воду горячую пустил случайно, чуть не обварился.
- Да она уж месяц как еле теплая.
- Ну это кому как! – отшутился Антоша.
Когда чай уже был разлит по фарфоровым чашкам с какой-то особой перламутровой глазурью и будто обгрызенными краями, выяснилось, что сладкого ничего нет, и даже любимые бабушкины баранки закончились.
- Ничего, сейчас так попьем, а потом в магазин сходишь, - решила подопечная.
Антоша закивал, аккуратно взял чашку и поморщился – прикасаться к горячему было неприятно.
Сначала он сел возле древнего, покрытого похожими на плесень пятнами холодильника. Ледяной железный ящик тут же взревел у него над ухом, и Антоша вздрогнул от неожиданности.
- Ты пересядь, пересядь, - Любовь Александровна взяла его за локоть и мягко потянула вверх, чтобы Антоша поднялся со стула. – Простудишься, и шумит он.
- Старый какой, - уважительно сказал Антоша. Он любил советские вещи, монументальные и неуклюжие, имеющие только одно четко прописанное предназначение, безо всяких дополнительных опций.
- А новые лучше? – прищурилась бабушка. – Пластмасса одна. И еще неизвестно, чем их там брызгают, и под резиночки закатывают всякое. Так и отравиться можно.
- Я и говорю – хорошо раньше делали, в старину, - закивал Антоша, так и не понявший, что именно закатывают под резиночки.
- В старину-у... – рассмеялась старушка Голубева.
Холодильник затих, а потом в нем что-то явственно зашуршало. Наверное, кусок намерзшей «шубы» отвалился.
Пустой чай пили дольше, чем планировалось. Любовь Александровна расспрашивала Антошу про маму и папу, про учебу, про любимые книжки и фильмы. Антоша все рассказывал как есть, только про друзей немного приврал – изобразил себя душой компании, хотя на самом деле его, тощего и мелкоголового, сверстники и за человека не считали. И про семью все в подробностях изложил, и как переехали семь лет назад из центра на окраину, а там кругом алкоголики и приезжие. И собаку, золотистую Шушу, не забыл.
- Ой, а я их как люблю – и собачек, и кошечек, - вздохнула бабушка. – Особенно которые с улицы – самые преданные. Так и смотрят по-человечьи... У мамы до войны такой котик был – рыжий, пушистый, лапу давать умел. Все смотреть ходили – кот лапу дает. А в войну самим-то есть нечего было, куда уж кота кормить. Оголодал... Мама с бабушкой как-то конины добыли, для меня и братика. Так котик нашел, достал из-под крышки и съел почти все. И убежал от нас, больше не видели его. Знал, что мама его за такое прибьет. А может, и прибила, а нам сказала, что убежал...
- А вы заведите кого-нибудь, - посоветовал Антоша.
- Да я пробовала, - махнула рукой Любовь Александровна. – И кошечек приводила, и собачек. У сынка с ними не заладилось... Последний раз щеночка принесла, беленького, так у них драка настоящая случилась. Шерсть, лай, визг – ужас! Соседке щеночка отдать пришлось, Евдокии Дмитриевне, через этаж. Он вырос уже, болоночка такая. Ну я и решила: раз не любит он животных, так я больше и не буду, матери детишкам уступать должны. С тех пор никого не приводила, раз он не хочет, так и не буду.
Озадаченный Антоша кивал и ласково улыбался, как Утка учила. Путалась что-то бабушка...
Старушка написала ему список, что в магазине купить, выдала деньги и запасной комплект ключей:
- А то засну еще, или не услышу.
- Я вам еще ванну помою, - пообещал Антоша.
- Да хоть до вечера сиди, - обрадовалась бабушка. – Маму только предупреди, за детишек все переживают.
В прихожей Антоша обнаружил только один свой ботинок – история с тапочками, похоже, повторялась.
- Да что за наказание? – развела руками старушка Голубева.
«Играет она со мной так, что ли?» - Антоша насупился и снова полез под шкафчик. Второй ботинок, разумеется, оказался там – только он был значительно крупнее шлепанца, и в узкую щель его затолкнули с силой, даже носок ободрался.
Антоша стал обуваться, всем своим видом показывая, что он огорчен и такие игры ему не нравятся. Он уже давно понял, что старики часто ведут себя как дети, но прикол с ботинком был действительно странный.
- А мы губочкой протрем, - примирительно сказала бабушка. – И царапинку не видно станет.
Магазин напоминал старушкину квартиру – тоже бедный, почти нищенский, набитый старыми вещами: заплесневелым хлебом, подгнившими овощами, вспученными йогуртами, разбитыми ящиками для товаров и внимательными пенсионерками, которые во всем этом копались. Но у Любови Александровны было, конечно, гораздо чище.
Антоша купил хлеба, печенья, кефира, выбрал два почти целых апельсина и на собственные деньги добавил глазированных сырков и пирожных «картошка». Отстоял в длинной очереди, взмок и вдобавок был напуган на выходе неожиданно запищавшей рамкой.
Вернувшись к подъезду, Антоша пошарил в карманах и обмер – бабушкиных ключей не было. Он поставил пакет на крыльцо, поискал еще раз – и во внешних, и во внутренних, и в пакет тоже на всякий случай заглянул. Ключи пропали.
С ужасом представляя себе, как расстроится старушка Голубева, а потом, наверное, начнет ругаться, Антоша еще раз сбегал в магазин, повторил свой маршрут, внимательно глядя на пол – ключей не было. Уборщица невнятно сообщила, что тут ничего никто не ронял.
Собравшись и смирившись, Антоша набрал номер бабушкиной квартиры на панели домофона. Ну ладно, скажет он все как есть, если она замок поменять захочет – он заплатит, там отложено на смартфон немного...
Домофон щелкнул, как будто сняли трубку. Антоша сделал вдох и даже успел издать короткое «ым...», но вместо голоса старушки Голубевой из домофона послышалось шипение. Как будто туда засунули змей или кошку. Шипение усиливалось, и Антоше стало неприятно – было в этих неживых вроде бы звуках что-то угрожающее. Он нажал «сброс» и еще раз набрал нужный номер.
«У-у-у-а-а...» – тоненько провыл домофон и опять зашипел.
За Антошиной спиной звякнули ключи, и женский голос равнодушно сказал:
- Хватит баловаться.
От неожиданности Антоша отпрыгнул в сторону, а потом, глядя, как тетка в полосатом платье открывает дверь ключом, честно сообщил:
- Я не балуюсь, это домофон сломался. Шипит.
- Ну да, - сказала тетка и перегородила дверной проем рукой. – Ты к кому это?
- К Любови Александровне. Голубевой. На шестой этаж.
- Ну да, - тетка поджала губы, и ее черные усики встали торчком, как у моржа. Но в подъезд Антошу все-таки пустила.
Антоша позвонил в дверь, бабушка открыла почти сразу же.
- Любовь Александровна, я ключи потерял, - он протянул бабушке пакет. – Но вы не волнуйтесь, если хотите – поменяйте замок, я возмещу, - это важное, благородное слово очень понравилось Антоше. – Я все возмещу...
- Зачем же менять? – удивилась старушка. – Ключи ведь – вот они.
Связка ключей, которую она выдала Антоше и которую Антоша аккуратно спрятал в карман (она еще позвякивала при ходьбе) действительно лежала в вазочке у телефона.
Антоша облегченно вздохнул:
- Выронил, наверное.
Бабушка закивала, улыбаясь:
- Наверное, наверное. Я-то думаю – и чего ты их не взял?
- А еще у вас домофон сломался. Я звонил – а он шипит.
- Звонил, да? А я не слышала ничего...
- Я уж думал – что делать, как заходить, - посмеивался над собой Антоша. – Хорошо, тетенька какая-то пришла.
- Да ты бы по телефону позвонил, - и Любовь Александровна зашуршала пакетом. – Ой, апельсинчики, пирожные...
Антоша сам себе удивился – как же он мог забыть про мобильник. Хлопнул ладонью по карману, в котором лежал телефон. Мобильника не было.
- Да как же это... – Антоша, продолжая лихорадочно обыскивать карманы, машинально сунул ноги в тапочки. Правой стопой нащупал что-то твердое.
Это оказался Антошин телефон.
«Бабка шалит», - решил Антоша и сунул телефон в нагрудный карман.
Он собрался идти на кухню, где бабушка, довольно мурлыча, уже накрывала на стол, но тут заметил, что дверь второй комнаты, которую старушка Голубева ему не показывала, приоткрыта. Антоша увидел часть стены, а на ней – какие-то картинки. Ему даже показалось, что это комиксы.
Уверяя самого себя, что он просто хочет посмотреть, не требуется ли там уборка, Антоша толкнул дверь и заглянул в комнату.
Вся обстановка состояла из старого, продавленного кресла. На подоконнике топорщилось алоэ. А одна из стен, слева от окна, была почти до потолка заклеена фотографиями. Их оказалось так много, что Антоша сначала принял их за необычные обои.
Фотографии были и цветные, и черно-белые, и глянцевые, и матовые, и из семейных альбомов, с надломами и разлохмаченными краями, и вырезанные из газет, грязно-серые, смазанные и в точечках, и даже взятые, видимо, из каких-то документов. Все это были портреты детей в возрасте примерно от года до десяти – темненьких, светленьких, рыженьких, улыбающихся, серьезных, плачущих. Антоша даже успел найти одного негритенка и нескольких азиатов в крохотных выглаженных рубашечках.
- Ну как, хорошенький? - неслышно войдя в комнату, спросила старушка Голубева.
- Кто?
- Сынок мой. Тут вот ему три годика, - она погладила портрет маленького толстячка с диатезными щеками. – А вот подрос уже... Вся радость от него. Детишки – это ж в жизни единственное счастье, кроме них ничего и нету. Каждый день его благодарю...
И старушка благоговейно поцеловала фотографию другого мальчика, совсем древнюю. Этот вполне мог оказаться отцом толстячка, если не дедом. Антоша смотрел на Любовь Александровну, открыв рот, а она гладила многочисленные лица своего сынка и стряхивала пылинки с фотографий. Все это было глупо и как-то жутко, хотелось отвернуться, выбежать из комнаты, но в то же время зрелище чужого безумия завораживало.
- Ну что, ванну помоешь или сразу чай с пирожными? – неожиданно и бодро обратилась к Антоше старушка. – Давай-ка тебя делом займем, пока ты еще куда-нибудь без спросу не полез.
Антоша возил по стенкам ванны губку с едко пахнущим порошком и думал о том, какая же эта старушка Голубева несчастная. Несправедлива все-таки жизнь – вот он, Антоша, хороший и умный, и пенсионерам помогает, и будет, когда вырастет, компьютерщиком с большой зарплатой, а одноклассники его считают хилым дурачком, и смеются, и во дворе иногда бьют. И старушка Голубева тоже хорошая, а такая одинокая, что даже с ума сошла. Никому до нее нет дела, вот она себе сынка и выдумала, и если бы не Антоша и девчонки, которые раньше к ней ходили, совсем бы одичала, только сидела бы дома и вырезала фотографии из газет. И даже рассказывать про сынка ей было бы некому. А потом соседи бы на нее нажаловались, что тараканы из квартиры, и грязь, и запах, и увезли бы бабушку в дурдом, и там она бы и померла, а главврач переписал бы квартиру на себя. Утка про такие истории рассказывала.
Хорошо, все-таки, что старушке Голубевой попался именно Антоша, а не идиот вроде двухметрового Костика, который к пенсионерам ходит только для того, чтобы всем показать, какой он хороший и патриотичный, как сейчас модно, а сам над ними ржет и даже на телефон иногда снимает, как они что-нибудь нелепое говорят или делают. И не трусливая дурочка вроде Маринки, которая вообще жалеет, что сюда пошла, и от дедушки одного отказалась, потому что у него нарост какой-то на шее страшный.
А он, Антоша, не будет обращать внимания на то, что Любовь Александровна шизофреничка, потому что в первую очередь она – пожилой человек, который даже войну помнит. И он будет ходить ей за продуктами, и вот ванну сейчас отмоет, а потом еще помоет окна, и пропылесосит, и много чего еще сделает. И старушка его полюбит, как родного, и будет рада и благодарна, и расскажет разные истории, а если начнет опять говорить про сынка, то Антоша сделает вид, что ничего, так и должно быть, потому что он понимающий и снисходительный.
От запаха порошка, хранившегося под ванной еще, наверное, с советских времен, у Антоши пересохло в горле. Он помыл руки, очень осторожно на этот раз открыв кран, и пошел попить чаю. В кухне на столе стояли две чашки, по ним даже заварка была разлита. Сама Любовь Александровна копошилась в комнате, бормотала что-то себе под нос. Антоша налил горячей воды, бросил в чашку два кусочка сахара. От благостных мыслей о том, какое хорошее дело он все-таки делает, захотелось еще чего-нибудь сладкого. Пирожных «картошка» на столе не было. Антоша посмотрел в шкафчике – и там нету.
- Ты чего ищешь? – крикнула ему бабушка.
- Пирожное.
- Я в холодильник положила. Да чего ты один-то, подожди, сейчас вместе чаю попьем.
- Я еще не домыл, я быстренько... – Антоша взялся за большую, чуть липкую ручку холодильника.
Ее тоже надо будет помыть.
В холодильнике опять зашуршало – наверное, пакет полиэтиленовый, они иногда распрямляются сами по себе, если смятые. Антоша дернул дверцу на себя.
- Сто-ой!.. – низким, ночным голосом завопила из комнаты старушка Голубева.
Что-то забарахталось на верхней полке, завизжало и вцепилось в Антошину руку. Маленькие красные лапки мяли и щипали его, пытаясь затянуть внутрь, в холод. Антоша с криком высвободился, но бесформенное существо цвета несвежего мяса прыгнуло на него, ухватилось за футболку на груди и впилось зубками точно в левый сосок. Орущий Антоша упал на пол, задев в полете табуретку, а холодный комок пополз по нему, как быстрая и ловкая жаба. Существо разрывало лапками и зубами его одежду и торопливо впивалось в кожу, продолжая тоненько, свирепо верещать. Все происходило так быстро, что Антоша даже не мог разглядеть, что же на него напало, только вопил и беспомощно махал руками.
Маленькое личико с полупрозрачным носом-кнопочкой и совершенно черными, неживыми глазами вдруг возникло прямо перед ним и, оскалившись, вгрызлось в щеку. От существа пахло тухлятиной, кровью и гнилыми зубами...
Вымазанный зеленкой, завернутый в одеяло Антоша сидел на диване и тупо смотрел в чашку. Добрая врачиха накапала туда чего-то успокоительного, потому что поначалу Антоша так орал и ревел, что чуть не задохнулся. Успокоительное его оглушило, и теперь он просто молчал, изредка делая длинный, всхлипывающий вдох. Тогда старушка Голубева, тянулась к нему сочувственно рукой, будто хотела погладить, но врачиха придерживала ее за плечи.
Старушка все рассказывала врачихе свою безумную историю, а многоопытная тетка в белом халате молчала и таращила на Любовь Александровну увеличенные очками глаза.
- Сынок-то мой пятимесячным родился, - рассказывала, виновато улыбаясь, старушка. – Прямо дома прихватило, так на диване вот этом его и вымучила. Красненький, ручки-карандашики, знаете, у детишек-то ручки махонькие, прямо удивляешься – и из чего человек вырастает?.. Пищит, как птичка. Замолчал, правда, быстро... А я его так хотела, так хотела. Положила на столик вот тут, пуповину перерезала и говорю с ним, и молюсь, чтобы жил он, со мной был... Только потом время-то прошло, не знаю уж, сколько, а он, понимаете... попахивать стал. Я и думаю – закалять-то младенчиков полезно. Ну и положила его туда, на полочку. Одеяльце ему дала, подушечку, а сама у холодильника поклоны бью – Господи, воскреси, умеешь же... Сынок и заскребся там, запищал, как канареечка. Я обрадовалась... И вдруг мужики какие-то вокруг, дверь выбили, меня хватают. Я к сыночку, они оттаскивают, рожи красные, буркала выкатили, алкаши чертовы. Вот тогда меня в первый раз и положили...
В комнату зашел фельдшер, показал что-то врачихе жестами за спиной у Любови Александровны. Врачиха еле заметно кивнула.
- Да я-то понимаю, что вы, - заторопилась старушка. – И лягу опять, что ж поделать. Сынка-то плохо, значит, воспитала, взревновал он. Сам без меня управится, он привычный уже, взрослый совсем. Только в школу я его не хочу отдавать, вы не знаете, можно сейчас так, чтобы на дому?..
Фельдшер вернулся на кухню и снова посмотрел в распахнутый, бурчащий холодильник. Там на верхней полке лежал увядший огурец, а рядом – кукольная постель. Перинка, голубое простроченное одеяльце, подушечка с бахромой. Подушечка была промята посередине, как будто здесь действительно совсем недавно спал ребенок. Фельдшер прищелкнул языком, поражаясь бабулиной шизофренической изобретательности, и приподнял подушку. Под ней лежал изгрызенный с одного края кружок колбасы.
@темы: трактат, страшилка!, творим помаленьку
-
-
11.12.2012 в 12:54-
-
11.12.2012 в 13:04-
-
11.12.2012 в 13:33Raikhox, спасибо! В кои-то веки получилось страшно
-
-
11.12.2012 в 20:13Отличная страшилка!
И не мерзкая.
А если пионэра Сынок покусал, пионэр теперь станет Сынком?
-
-
11.12.2012 в 21:16А если пионэра Сынок покусал, пионэр теперь станет Сынком? кто его знает...
-
-
11.12.2012 в 22:54Хорошая страшилка. Мне понравилась. Тока вот
-
-
12.12.2012 в 10:31А с Антошей ничего вроде не должно стать. Ну покусал его... того... недоношенный зомби. Если только столбняк?