Всем тыкву

По случаю Хеллоуина - страшилка из будущего, как я надеюсь, сборника про загадочное дачное товарищество "Вьюрки". В один прекрасный день оказалось, что из Вьюрков больше нельзя ни уехать, ни уйти, и теперь там вечное лето и всякие странные события происходят. Вот, собственно, и вся предыстория.



У страха глаза мотыльки

Виталий Петрович, одинокий кругленький пенсионер, жил на своем участке у леса спокойно и размеренно, с малопонятным суетливому большинству дачников тихим удовольствием. Не заказывал у темных расторопных людей перепревший навоз, не копал истерически в начале сезона и не сбрасывал ближе к осени в помойную яму закисшие, облепленные мухами лишние природные дары, не лезущие уже ни в рот, ни в банки, ни во внуков. Виталий Петрович, казалось, и не жил даже, а произрастал на своем неизрытом садово-огородными траншеями участке вместе со скромным, натурального буро-древесного цвета домиком, забором из рабицы, малиной и уютным орешником.
Он мало интересовался жизнью садового товарищества и даже до сих пор не запомнил, как зовут его бессменную председательшу. Возможно, он так и не заметил до самого последнего момента, что не только с его тенистыми владениями, но и со всеми Вьюрками творится что-то неладное и доселе невиданное.

Виталий Петрович преданно и безответно любил искусство. В его дачке повсюду висели репродукции признанной красоты, и темная плесень медленно поедала лица возрожденческих мадонн. На самодельных полках стояли книги с золотым тиснением и обтекаемыми названиями: «Искусство», «Мастера пейзажа», «Шедевры живописи». В холода Виталий Петрович стыдливо растапливал печь какими-нибудь «Основами архитектурной гармонии» - предварительно, разумеется, зачитанными до полупрозрачности засаленных страниц.
Если Виталий Петрович и жалел о чем-то, то о том, что жизнь прожил серенькую, трудился на какой-то незначительной работе, а где-то далеко в это время шелестели парчовокрылыми стрекозами избранные: живописцы, скульпторы, люди искусства, творящие для вечности, оставляющие свое имя в веках, обгоняющие блистательным гением время и несущие миру Красоту и Гармонию – непременно с заглавных букв. Рассуждая об Искусстве, распаляющийся Виталий Петрович не мог обойтись без заглавных букв, он даже рисовал их в воздухе своими маленькими ручками, потому что без них, как ему казалось, получалось слишком обычно и неподобающе. Впрочем, редко когда и с кем ему удавалось поговорить о самом дорогом, ведь люди понимающие встречаются так редко.
Настоящее произведение искусства, по мнению Виталия Петровича, должно было быть старым, красивым и в основе своей иметь подлинную, реальную жизнь, поскольку искусство, как известно, отражает ее, обогащая при этом и облагораживая. Все эти авангардисты и другие новомодные халтурщики Виталия Петровича, конечно, не интересовали. Закрасить холст черным и продать подороже любителям «современного искусства» - много таланта не нужно. Но и гонения в строгие прежние времена на них устраивали, пожалуй, зря – ведь молодежь, малюя свои квадраты, тоже тянется к прекрасному. Направить бы эту тягу в нужное русло, сводить молодежь в Третьяковку, заставить скопировать хотя бы для начала чей-нибудь искусный натюрморт – вот что стоило бы сделать.
В строгие советские времена вообще было много настоящих художников. Лет десять назад Виталий Петрович испытал подлинный катарсис, отправившись с приятелем за опятами и уже у трассы, к которой они и забредать-то не планировали, увлеклись, - очутившись вдруг на территории заброшенного пионерлагеря. Тогда много было таких забытых уголков, где гнездились птицы и подростки устраивали пивные посиделки, а вокруг осыпалась, таяла непростая, но великая эпоха. Виталий Петрович, в плаще-дождевике и с корзинкой, так и застыл, увидев нежные, прекрасные лики гипсовых пионеров, взметавших руки в последнем решительном салюте из крапивного плена. Было в их хрупких фигурах и тонких лицах что-то от обольстительных мадонн и мучеников кисти великих итальянцев, которых так любил разглядывать Виталий Петрович.
Конечно, он не смог бросить их там, на верную гибель. Творения неизвестного художника, лишившиеся уже кто руки, кто горна, надо было вызволить из жгучих, пропахших клопами зарослей. И Виталий Петрович сам, отправившись на заповедную территорию с топором и тележкой, поснимал с постаментов строгих юношей и дев и вывез их потихоньку.
Так и поселились на участке Виталия Петровича белые пионеры, ставшие тайной достопримечательностью садового товарищества «Вьюрки». Посмотреть на них водили друзей, когда шашлыки были доедены, а вино еще оставалось. И велосипедные дачные дети украдкой показывали выглядывающих из кустов пионеров гостям. Украдкой – потому что непонятно было, как к этому относится сам чудаковатый хозяин участка, перетащивший зачем-то гипсовых советских детей к себе и залечивший их трещины и пятна, но не рискнувший дать увечным новые конечности. Он только срезал арматуру, торчавшую из культей ржавыми костями, и пионеры так и остались похожими на прекрасных греческих инвалидов. Виталий Петрович, который оставался равнодушным к робким экскурсиям вдоль забора, даже представлял, как археологи будущего, выкопав сбереженные им статуи, молча порадуются тому, что почти у каждой чего-то не хватает. Как радовался, глядя на Венеру или Нику, сам Виталий Петрович – ведь если бы дошло все в целости, как бы оно дразнило, как бы мучило своей слепящей недостижимой красотой. Художники мельчают с каждым веком, и новым поколениям очень, должно быть, больно видеть величие гениев прошлого…
Впрочем, так увлекался и парил в мыслях Виталий Петрович нечасто, а только когда выпивал – тоже, как правило, в одиночестве, - и усаживался на крыльце, чтобы подышать молочно-теплым летним воздухом и полюбоваться своими владениями. Рос из земли орешник, росли елки, росли пионеры, рос с ними сам Виталий Петрович – и было хорошо.

Через несколько лет после появления бледных гипсовых детей Виталий Петрович решился добавить к своей дачной выставке новый экспонат – пень, удивительно напоминавший лошадиную голову. Так как Виталий Петрович не сам его изваял, а всего лишь нашел в лесу, отполировал и покрыл специальной пропиткой, выставлять пень среди настоящих скульптур было не слишком неловко. Потом к нему добавилась коряга, похожая на крокодила, потом – безымянный зверь с тремя рогами, сделанный из останков вывороченной ветром ничейной яблони. А потом Виталий Петрович осмелел и увлекся. Пионеры были ни при чем, ему всегда хотелось творить самому, и рано или поздно он все равно бы начал.
Творения Виталия Петровича были далеки от классических идеалов и приближались скорее к порицаемому им современному искусству – к которому он, повторяя ошибку многих увлекающихся прекрасным пенсионеров, относил и написанный до его рождения «Черный квадрат». Но они ведь ни на что не претендовали, и нравились ему, и так хорошо дополняли дачные угодья, бесстрастных пионеров, всю его укрытую в зеленой тени выставку. Свои скульптуры Виталий Петрович делал из чего придется – палок, камней, старых покрышек и велосипедных колес, проволоки, тазиков и ковшиков, дырявых сапогов и ведер. Все это в изобилии валялось вокруг, потому что дача – это место хлама, где всегда можно найти огромное количество вещественных обрывков прошлого, потрепанных и неработающих, но зачем-то все же хранимых. Возможно, для вьюрковцев, как и для всех прочих дачников, дедушкины транзисторы и бабушкины кастрюли были, в сущности, тем же, чем для Виталия Петровича стали его пионеры. И они тоже не могли бросить хлам на верную гибель.
Скульптуры свои Виталий Петрович считал, разумеется, баловством, и никому специально не показывал, но обитателям Вьюрков они понравились, и они смотрели на них даже с большим интересом, чем прежде на строгих советских ангелов.

Доподлинно не известно, заметил ли вообще Виталий Петрович день, когда Вьюрки по неизвестным причинам замкнулись сами в себе. Примерно в это самое время он поселил в своей прохладной галерее нового жильца – железного дровосека с воронкой на голове, в точности как на детских картинках, и с гнутой собачьей миской вместо лица. Творения Виталия Петровича всегда были безликими – если лицо у них вообще подразумевалось, зверей и просто некие мелодично дребезжащие на ветру конструкты он ваял гораздо охотнее. Лицо, и еще руки – это было слишком тонко, слишком интимно, и слишком легко было все испортить, создав по неумению безобразное и смешное вместо прекрасного. Только гипсовым пионерам дозволялось здесь иметь лица.
Установив железного дровосека возле калитки, Виталий Петрович вздохнул и потянулся, ощущая во всем теле сладость от завершения труда. И вдруг заметил раскрывшийся за забором цветок – флокс. На вытянутой трубочке покоились плоские лопасти лепестков того неприятного цвета, который любят молодящиеся старухи – то губы им накрасят, то кофточку такую наденут, и режет глаз. Цвет фуксии, вспомнил Виталий Петрович, и покачал головой – зря так назвали, кто эту фуксию видел. Лучше «цвет флокса», флоксы – вот они, почти у каждой дачи, поздние цветы, стародевьи, первый укол осени в сердце. Значит, летний тенистый рай Виталия Петровича пошел на убыль, и пусть он может просидеть на даче до первых заморозков, даже всю зиму – и ведь сидел пару раз, таскал на санках дрова из сарая, стряхивал снег с пионеров, застывших неприступными Каями. Все равно таял летний кусок дачного счастья, вожделенный и ускользающий еще со времен школы, института, работы, придуманных для того, чтобы отнимать время, счастье и вызывать спустя годы ничем не оправданную ностальгию…
Все это промелькнуло в голове Виталия Петровича за одно мгновение, не успев толком оформиться и зацепиться. Он открыл калитку, выдернул осенний флокс, кинул в канавку и пошел к дому, посвистывая.
Потом во Вьюрках начались какие-то движения – дачники бродили группками мимо забора, шумели, заходила председательша, требовала, чтобы Виталий Петрович обязательно пришел на общее собрание, говорила какие-то глупости. Виталий Петрович спросил, не отключают ли уже воду на зиму, председательша всплеснула руками, начала объяснять, что не в этом дело… Он понял, что воду не отключают, да и действительно, рано было. И на собрание не пошел. Потом дачники еще побродили по улице, погалдели, кто-то полез зачем-то через забор в лес, потом все вроде стихло.
Странные изменения Виталий Петрович заметил позднее, когда вьюрковцы уже начали обживаться в своей новой и местами необъяснимой реальности.

Началось все неожиданно. Виталий Петрович вышел утром из дачи и задумался, что бы такого предпринять – собрать малину, отправиться на поиски нового материала для скульптур, а то давно не ходил, или же просто заварить чаю и полистать альбом с репродукциями. И тут он почувствовал, что на него смотрят. Виталий Петрович вообще остро чувствовал чужие взгляды, всегда так было, и оставшаяся далеко в прошлом супруга по молодости будила его веселья ради «телепатически», долгим взглядом в лицо или даже в затылок.
Виталий Петрович огляделся. Вмятинами зрачков в белых глазах на него смотрели из-под ореховых ветвей вечные пионеры. Странно, что почувствовалось вдруг так резко и сильно, давно пора было привыкнуть к их требовательным взглядам. Возможно, просто тень так упала, или, наоборот, солнечный луч озарил пионерские глаза, и они как-то по-особенному уставились на Виталия Петровича из своего счастливого детства.

Ночью Виталий Петрович, идя по нужде в зеленый домик, остановился от того же чувства – кто-то смотрел на него. И этого взгляда первобытные мурашки покатились по спине и рукам, вздыбилась несуществующая шерсть, и Виталий Петрович, сам того не заметив, настороженно сгорбился по-звериному. Не то чтобы из темноты на него глядели злобно или кровожадно, просто было в этом взгляде что-то постороннее, чужое. Это были вовсе не гипсовые пионеры, ставшие уже родными до последней выщерблинки.
Виталий Петрович боязливой трусцой добрался до зеленого домика, распахнул дверь, включил свет внутри. На траву шлепнулась лягушка, закачались ветки ближайшего куста. А дальше была непроглядная тьма, из которой что-то смотрело на уязвимого, озаренного светом сортирного фонаря Виталия Петровича.
Он влетел внутрь, захлопнул дверь и вдруг почувствовал, какое холодное и влажное у него тело, прямо как мокрая глина. Сердце прыгало в горле, трясло грудную клетку. Давление надо померить, испуганно подумал Виталий Петрович.

Утром, вспомнив уже скругленные сном и совсем не такие тревожные ночные события, Виталий Петрович отправился на поиски. Что-то, несомненно, присутствовало на участке, и, несомненно, пристально на него смотрело. Оставалось выяснить, что это.
Проверив на всякий случай всех пионеров и убедившись, что от их взглядов он ничего, кроме легкой и светлой грусти, не ощущает, Виталий Петрович принялся планомерно обшаривать каждый уголок и закуток. Проверил дачу. Залез на чердак. И сверху, через слуховое окошко, увидел, что в его девственном малиннике змеится неизвестно откуда взявшаяся дорожка.
Там, продравшись через упрямые гибкие ветки, исцарапанный Виталий Петрович и нашел его. Скрючившегося на гладком чурбане невероятного урода, слепленного из серой, перемешанной с травой и песком глины. Бесшеий, с непропорциональным телом и обломками речных раковин вместо ушей, урод был похож на необыкновенно, пугающе безобразную обезьяну. Лицо у него было деревянное, грубо выдолбленное и налепленное поверх глины. В глубокий распяленный рот напихали белых камешков, которые, видимо, изображали зубы. И еще у урода были глаза, такие жуткие и внимательные, что Виталий Петрович даже не сразу понял, из чего они. Это оказались мотыльки-ночницы, прибитые к дереву. И этими бурыми мохнатыми глазами урод на Виталия Петровича неотрывно таращился. Даже зрачки были – из шляпок крохотных гвоздей, пронзивших пушистые тельца мотыльков.
Ошарашенный Виталий Петрович сел прямо на подернутую мхом землю. Кто мог такое сделать? Пробраться на участок, поставить старательно вылепленного из грязной глины урода, поиздеваться вот так над его скромной, лишь для себя устроенной дачной выставкой? Ведь раньше вот ходили смотреть через забор, посмеивались – он слышал, - но чувствовалось, что относятся в целом по-доброму, даже рады, что такой ценитель красоты живет по соседству. Что же стряслось во Вьюрках, думал Виталий Петрович, раз теперь вздумали так поглумиться, нарушили все границы, все приличия, приволокли и воткнули посреди крохотного царства гармонии издевательского урода? И ведь специально, специально лепили, старались, готовились…
И впервые за много дней Виталий Петрович покинул свой участок. Он шел по улице Рябиновой и настойчиво спрашивал у попадавшихся навстречу немногочисленных дачников, не знают ли они, кто и зачем притащил к нему новую скульптуру, такую, понимаете, обезьяну с мотыльковыми глазами, может, подростки балуются? Дачники смотрели на Виталия Петровича с удивлением. Потом попалась сердобольная старушка, выслушала его внимательно, покивала и развела руками:
- Ну а чего вы хотите.
Наконец Виталий Петрович встретил небольшую компанию молодежи и вспомнил вдруг, что один из этой компании, длиннорукий парень, вечно поддатый, не так давно ломился в его калитку и путано просил разрешения зайти, зачем-то ему надо было попасть в лес, причем именно с участка Виталия Петровича, будто других ходов нет.
Виталий Петрович кинулся к нему, сердито схватил за футболку:
- Вы урода поставили?
Компания загалдела, а парень заметно испугался. Слушать их Виталий Петрович не стал. Сжимая в кулаке кусок туго натянувшейся футболки, он поволок хулигана за собой, на место преступления. Виталий Петрович дышал с присвистом, хромал на правую ногу, да и парню он еле до плеча доставал, но тот не сопротивлялся, покорно шел за ним. Только расспрашивал с испуганным видом – что за урод, где, о чем вообще речь…

В малиннике молодежь долго разглядывала сутулое чудище, трогала деревянный лик и удивлялась. Все, конечно, клялись, что это не они, они и лепить не умеют, и из дерева никогда не вырезали, только на уроках труда делали, как положено, табуреты. Да и зачем бы им было лезть сюда, и в голову бы такое никогда не пришло, они только смотрят иногда, ведь у Виталия Петровича в саду такие скульптуры замечательные, они их с детства помнят, когда еще только пионеры тут были.
Виталий Петрович посматривал на их неловкие, чистенькие, только ко всем этим телефонам привыкшие руки и думал, постепенно успокаиваясь, что правду, пожалуй, говорят, действительно не они.
- Давайте мы его выкинем, - предложил наконец парень, которого Виталий Петрович приволок за футболку. – И правда урод, зачем он тут будет?
Виталий Петрович хотел было сказать, что да, конечно, а потом заглянул в мотыльковые глаза, перевел взгляд на холодный профиль пионера, стоявшего за малинником, и задумался. Ведь и он ставил рядом с этой классической красотой свои глупые поделки. А урод был, в общем-то, вылеплен со старанием, с фантазией, даже с талантом, хоть и шел этот талант явно по неверной, извращенной дорожке, творя вместо прекрасного и облагораживающего черт знает что. Дегенеративное искусство, так это называли где-то, и уничтожали – наверное, справедливо. Фашисты так делали, вспомнил Виталий Петрович, ужаснулся и торопливо сказал:
- Не надо выкидывать, пусть стоит. Все-таки тоже… скульптура.
И урод остался жить у Виталия Петровича в малиннике. Он ничем не мешал, его и видно-то из-за кустов не было, и взгляд его глаз-мотыльков Виталий Петрович быстро перестал чувствовать. Только новая скульптура из уже отшлифованной, красивой, похожей на застывшую в дереве пенную волну коряги никак теперь не давалась. Виталий Петрович даже придумать не мог, что из нее сделать. Только приходила в голову какая-нибудь идея – и вспоминался зарастающий малиной урод, и становилось не по себе, а идея казалась нелепой.

Проползли другие дни белесого среднеполосного лета, и вот однажды после долгих дождей случилось ясное, обещающее безоблачную жару утро. Под густой росой зелень травы еще была матовой, как запотевшая бутылка, и тени казались еще слишком холодными и темными, но растопленное масло солнца постепенно заливало Вьюрки.
Виталий Петрович выкатился на крыльцо, осмотрел свои владения и вдруг вскрикнул от испуга и ярости, затопал ногами, задышал тяжело и часто. Прямо перед дачей, на дорожке, которую он мостил лично подобранными булыжниками, стоял новый урод.
Он отличался от прижившегося в малиннике, был выше и коренастее, с вытянутой мордой. Но стиль, материал – все было то же. Непромытая глина вперемешку с травой и веточками, клювовидная, как у чумного доктора, маска из выдолбленного куска коряги – той самой, окатило вдруг душным ужасом Виталия Петровича, той самой, из которой у него никак не получалось сделать новую скульптуру. Он решил оставить ее, пусть пока отлежится, и несколько дней даже не заходил в сарай, где хранились его материалы – значит, залезли, украли, распилили и сделали из нее эту чудовищную крокодилью… харю.
Харя таращилась на него двумя приколоченными к дереву ночными бабочками. Небольшие, нежно-узенькие, они придавали ей кокетливое выражение, она как будто щурилась. То ли от этого, то ли от возмущения, злости, суеверного страха и вообще всей гаммы разрывавшей его безволосую грудь чувств, Виталий Петрович совершенно озверел. Он схватил палку и ударил урода. Тот оказался некрепким – туловище разломилось напополам и рухнуло, отлетела морда из обезображенной коряги, Виталия Петровича обдало глиняной пылью. Он победоносно оглядел поверженного врага и вдруг попятился. Внутри были кости.
Мысль о том, что урод был живым, что он только что кого-то убил, вонзилась в мозг Виталия Петровича и тут же была отвергнута как слишком безумная. Приглядевшись, Виталий Петрович понял, что кости принадлежат курице, причем предварительно приготовленной и до этих самых костей обглоданной. С отвращением покопавшись в обломках, он обнаружил и другие кости, а также палки и одну велосипедную спицу. Это был внутренний каркас урода, который явно неопытный скульптор собирал из чего придется.
Голова лежала отдельным темным комком. Виталий Петрович осторожно толкнул ее ногой, она перекатилась и оскалилась на него кошачьим черепом.
Виталий Петрович вывез за калитку в тачке и сбросил в канаву все, до последнего кусочка. Второго урода он тоже казнил, и внутри у него обнаружилась та же дрянь – куриные обглодки, палки, а череп заменяла здоровенная мозговая кость. Виталий Петрович даже задумался, а не колдовство ли это, не изводит ли его кто-то особенно хитроумным и мерзким способом. Смутно припомнилось что-то о порче, закрутках, четверговой соли – знать бы еще, что это, - но не о глиняных скульптурах, неизвестно откуда появляющихся с издевательским упорством.

Избавившись от уродов, Виталий Петрович осмотрел участок и обнаружил полосы и капли глиняной грязи на траве. Вели они к калитке, а оттуда – дальше по Рябиновой улице. Внимательно их высматривая, чуть ли не нос уткнув в неровный дачный асфальт, Виталий Петрович добрел до речки. Конечно, отсюда и брали глину, со скользкого берега. Все улики были налицо – и ямы, и следы, тут явно кто-то долго топтался, и непохоже, чтобы он был один. Целая шайка. Копали, сволочи, таскали глину, старались. Жаль, собаки нет, по следу пустить…
- Вы чего? – крикнули с насыпи.
Виталий Петрович поднял голову и увидел загорелого мальчишку в синих шортах.
- Вы чего? – снова заорал тот. – Тут же нельзя! Вы уходите лучше!
- Нельзя, значит?! – прорычал Виталий Петрович и, поскальзываясь, ринулся вверх по склону. Подросток, разглядев его багровое от гнева лицо, схватил свой велосипед, лежавший на земле, и с позвякиванием умчался.
- Гады! – чуть не заплакал, выбравшись наконец на дорогу, Виталий Петрович. Он бессильно поднимал и опускал побелевшие кулаки. – Гады, гады, гады!
В тот же день, а точнее, той же ночью, Виталий Петрович установил на участке дежурство. Уроды появлялись по ночам – значит, и ловить хулиганов надо было в темноте. Либо он их поймает с поличным и покажет кузькину мать, либо, что даже лучше, они вообще не рискнут соваться на тщательно охраняемый участок. Отныне каждую ночь Виталий Петрович сидел на крыльце или обходил территорию с фонариком, тщательно высвечивая и обследуя каждый уголок, из которого доносился подозрительный шорох.

Сначала было тихо. Скромный заросший участок превращался в темноте в огромное пространство, наполненное шелестом и шепотом. Но все это были мирные, понятные звуки, сонное бормотание природы. Задремывал и сам Валерий Петрович, сидя у дачи с заготовленной палкой. Хоть он предусмотрительно и отсыпался днем, ночь убаюкивала, склеивала глаза. Пискнет протяжно мягкая ночная птица, стукнется в стекло бабочка – и снова дремота, покой, тишина.
И во время одного из таких дежурств задремавшего в прохладном свете луны Виталия Петровича вдруг разбудил громкий, отчетливый треск. Звук доносился из недр орешника, где стоял любимец Виталия Петровича, горнист, давно лишившийся горна. И производил этот звук точно не продирающийся сквозь кусты еж, это было что-то большое, внушительное.
Виталий Петрович, обуянный охотничьим азартом, ринулся на шум, полоса света запрыгала по темным веткам. И тут же новый треск раздался с другого края участка. Грозно вопя, чтобы не смели, что он им задаст, Виталий Петрович метнулся туда, и снова рассек палкой пустоту. А трещало уже совсем в другом месте, за малинником, и со стороны дома доносился хорошо различимый шум, и лязгнула щеколда в калитке, и Виталию Петровичу показалось вдруг, что он окружен, что в темноте вокруг него – целый легион неведомых врагов.
Отважно кидаясь на каждый новый шорох, Виталий Петрович вновь очутился в зарослях орешника, и что-то внезапно ударило его в спину. С криком обернувшись, он понял, что ударился сам, о бетонный блок, который заменял горнисту постамент. Виталий Петрович поднял фонарь и снова вскрикнул, ошалело шаря лучом в темноте.
Горниста на постаменте не было. Неведомые враги, похоже, сменили тактику – вместо того, чтобы ставить свои издевательские скульптуры, начали красть чужие.
- Гады… - застонал Виталий Петрович.
Уже совсем близко трещали кусты, шуршала трава, сминаемая неторопливыми, уверенными шагами. Кольцо смыкалось вокруг Виталия Петровича, и вот наконец трясущийся луч выхватил из темноты лицо.
Спокойное, белое лицо гипсового пионера, строгого советского ангела. Вмятины зрачков смотрели требовательно и печально, прозревая досадные несовершенства мира. Виталий Петрович шарахнулся в сторону – и попал в твердые холодные руки. Фонарь упал в траву и превратился в тускло-зеленое пятно. Но и света луны было вполне достаточно, что все видеть, ведь действовали пионеры открыто, честно, никто не прятался по кустам. Они обступили бьющегося Виталия Петровича, заткнули ему пучком травы рот, ловко ухватили за руки и за ноги и понесли. Все были здесь, и все помогали друг другу, даже те, у кого не хватало конечностей.
Сначала Виталий Петрович выл и вырывался, ушибаясь о бледные тела своих любимцев, умоляюще заглядывая в их прекрасные лики, пытаясь перехватить отрешенные взгляды. А потом, почувствовав, как начала облеплять его тело холодная глина, все понял и затих. Юные скульпторы нашли наконец подходящий материал и прилежно его осваивали.
Твердые пальцы тщательно, не торопясь облекали его во влажную гипсовую броню, лепили, создавали заново. Виталий Петрович медленно и мучительно превращался в произведение искусства – и никто, даже он сам, не смог бы это оспорить, каким бы ни оказался конечный результат, потому что в основе этого произведения лежала реальная жизнь и подлинная боль. Он стал священной жертвой на алтаре искусства, о чем прежде и помыслить не мог. В затухающих мыслях Виталия Петровича его незначительная жизнь вдруг обрела безупречный, как линии античных статуй, смысл. Только быстрей бы все это уже закончилось, потому что слишком сильны были телесный ужас и отчаяние, паника душила, мешала проникнуться необычайностью происходящего, а ведь такое даже избранным дается только раз, последний раз.
И Виталий Петрович умиротворенно дрогнул губами под слоем глины, ощутив на веках шелковое прикосновение крыльев мотылька.

@темы: sic!, трактат, страшилка!, творим помаленьку

---

Проверим, есть ли кто еще тут. Вот вам внесборниковая страшилка про братьев наших меньших из Великой Эпохи.

Тараканий человек

Начинающий дизайнер Улямов больше всего на свете боялся навязчивых воспоминаний и тараканов, причем один из этих страхов являлся продолжением другого. Рыжие, хрусткие твари напоминали Улямову о детстве в далеком городке: с домами барачного типа, тарелками, выкраденными из общепита, где царила древняя бабушка, пресным запахом каши, корочкой под носом и вечерними гопниками. В те времена тараканы реками лились по стенам, рецепты по избавлению мелькали на страницах газет и никогда не срабатывали, а маленький Улямов томился по ночам от избытка или, наоборот, нехватки влаги в организме, упрямо пережидая гулкие постукивания на кухне. Это бабушка методично била выползших на кормежку насекомых, и Улямов терпел до последнего, лишь бы не идти мимо и не видеть. Гора бабушкиного тела, обтянутая кружевом, налипшие на подошву расплющенные останки и полная бессмысленность ночного истребления – все это намертво застряло в улямовской памяти.
Первым знаком надвигающейся беды стали общепитовские тарелки, замеченные Улямовым среди коробок, сваленных у лифта. Поняв, что новые соседи въезжают в квартиру прямо над ним, дизайнер расстроился. Соседей, этих невидимых вредителей, топающих и сверлящих, он опасался. Улямов решил подняться и познакомиться, чтобы обозначить присутствие под крепкими ногами новоселов живого человека.
Сосед оказался один, и от его вида воспоминание о гопниках, ждущих у гаражей, холодным комком шевельнулось внутри взрослого, состоявшегося Улямова. Одетый в тренировочные штаны и майку, сосед словно бы вышел на пару минут из дома барачного типа за сигаретами без фильтра. При помощи молчаливого темного грузчика сосед таскал в свое новое логово надежно, казалось бы, забытые Улямовым вещи: полосатые куски ДСП, из которых сложатся потом шкафы и тумбочки с золотыми штырьками ручек, ковровые рулоны, обгрызенные по углам табуретки, связанные вместе клеенки, шторы и еще что-то в неистребимый цветочек. И пустые банки, и палка для дедовской гимнастики, и даже сухо стучащий дверной занавес из бамбука – все было здесь.
Наконец потрясенный Улямов сказал «добрый вечер». Сосед промычал что-то угрюмое и нечленораздельное, потому что был занят, а тут ходили всякие и путались под ногами. И Улямов поспешно удалился, унося с собой мутную тревогу.
С первого же дня сосед принялся существовать над головой Улямова шумно, уверенно и полнокровно. Он словно утверждал свое доминирующее положение – напрямую, по-простому, как мужик. Хоть бы не сверлил, думал Улямов – и сосед сладострастно ревел перфоратором. Хоть бы не топал слишком сильно – и кумулятивная ходьба сотрясала улямовский потолок. Пусть сверлит – только въехал, пусть топает – имеет право, но лишь бы спать не мешал – и глубоко за полночь Улямов вскакивал от футбола или теплоголосого блатняка.
И вскоре первый таракан взглянул на Улямова с серебристого кухонного гарнитура в шведском стиле. Улямов взмахнул рукой, и таракан блестящей капелькой убежал за шкаф, а потом высунулся оттуда уже с семьей. Бахрома усов шевелилась между шкафом оттенка «металлик» и обоями с лаконичным урбанистическим принтом, а побледневший Улямов стоял посреди своей стильной, улетавшей из современности прямо в будущее кухни, и биокефир вытекал из кружки, покосившейся в его ослабевших пальцах.
В следующую ночь тараканы гуляли по кухне уже группой. Улямов промазал места прогулок специальным гелем. Тараканы стали выползать и днем тоже. Улямов купил ловушки, похожие на ожидающие своего Матросова крошечные круглые дзоты. Тараканы освоили санузел, коридор, и уже подбирались к спальне. Улямов изрисовал жилище истерическими пентаграммами с помощью мелка «Машенька» - и начал мучительно вспоминать народные средства. Зашуршали в голове скорчившиеся от клея газетные вырезки … И Улямов вдруг отчетливо ощутил пропитавший все, вплоть до этих листков, запах каши, до полупрозрачного клейстера вываренной бабушкиной каши из отвоеванной у мышей крупы. Он огляделся в поисках источника запаха – но увидел только черные тараканьи точки на враз потускневших обоях.
Ночью Улямов спал глубоко и тяжело. Ему снилось, что по квартире бродит мертвая бабушка и шлепает тапком. И вокруг каждого расплющенного тельца расцветает плесень, разбегаются трещинки, течет ржавчина, и вот уже начинают проступать битый кафель и цветочки, и у радиотелефона отрастает витой шнур, шагает в свой угол сервант с неприкасаемым хрусталем, и пахнет, пахнет склизкой кашей… Что-то щелкнуло Улямова по лбу, он открыл глаза, и в этот миг остальные тараканы, точно по команде утратив сцепление с поверхностью, посыпались на него с потолка.
Убежденный в том, что насекомые пришли вместе с новым жильцом, Улямов вновь посетил соседа. Пока он рассказывал о тараканьей вакханалии и надежде на понимание, сосед бегал глазками по его лицу и по всей хрупкой городской фигуре. Из его логова пахло теплым варевом, и еще что-то тихо и отчетливо шуршало, как перышком по бумаге.
Не дослушав Улямова, сосед непонимающе хмыкнул и захлопнул дверь. И Улямову вдруг на мгновение стало стыдно, что он отвлекает своими претензиями занятого, не замечающего бытовых неудобств человека, простого работягу в майке-тельнике и тренировочных штанах.
Той же ночью сплоченный тараканий коллектив перешел к издевательствам над Улямовым. Рыжими волнами насекомые прокатывались по стенам и полу. Даже в темноте Улямов видел, как они ходят строем по его любимым шторам. К пяти утра Улямов не вынес и сбежал на лестничную клетку, спасаясь от хитинового шуршания. Он с остервенением курил, пытаясь заглушить удушающий запах бабушкиной кухни табачной гарью.
Потом позвонила по делу девочка Настя. Она работала персональным помощником у улямовского заказчика, и профессиональная деформация вынуждала ее постоянно ассистировать всем, кто подвернется. Выслушав жалобу сломленного Улямова, она красиво рассмеялась и сказала, что в таких случаях необходимо вызывать специальное существо – тараканьего человека. При этих словах Улямов вздрогнул, представив себе бог знает что. Потом Настя перезвонила и продиктовала номер, по которому следовало обратиться.
Тараканий человек явился тем же вечером. Масштабы нашествия привели его в тихий восторг. На кухне он изловил особо крупный экземпляр и потребовал, чтобы Улямов оценил его мясистость. Улямов не оценил. Тогда дезинсектор сжал пальцы, и белесые внутренности выстрелили вверх и в стороны, оставив плоскую шкурку. Улямов, грохоча ботинками, убежал в туалет. Не то чтобы его сильно тошнило, просто дверь санузла надежно запиралась. «От драпанул, от драпанул!» - бесновался за тонкой стенкой дезинсектор, непонятно кого имея в виду.
Резкий химический запах моментально изгнал тот, коммунально-кухонный, к которому Улямов уже вынужденно привык. Находиться в квартире во время распыления было нельзя, поэтому Улямову все же пришлось покинуть убежище. Тараканы в панике сыпались с потолка и катались по обоям, а дезинсектор, пританцовывая, уже водил распылителем по стенам и потолку. Зажав нос и рот рукавом, Улямов вновь отправился на лестничную площадку.
Через час, выполняя инструкцию дезинсектора, поскучневшего после планового геноцида, Улямов распахнул в квартире окна. На улицу неторопливо пополз запах сладковатой отравы. Все в доме было усыпано тараканами, навеки поджавшими лапки. Выжившие, в последнем героическом усилии цепляясь за обои, ковыляли наверх – туда, откуда пришли, порадовался Улямов.
Дезинсектор оставил в прихожей несколько баллончиков, из которых следовало пшикать особо стойких членов тараканьего коллектива. Улямов взял один из них, чтобы рассмотреть поближе, и подумал, что зря ведь он так от дезинсектора шарахался, нормальный дядька, просто увлеченный…
И тут сверху раздался страшный грохот, даже в полу отдавшийся болезненной дрожью. Удар, еще удар, потом – утробный бычий рев. Улямов растерянно уставился на потолок, сердце его подпрыгнуло и заныло. Он замер, мучительно ожидая продолжения и страстно надеясь на тишину. И только собрался с облегчением выдохнуть, как сверху снова грохнуло, и послышался густой крик.
Страх и любопытство, яростно клюя друг друга, вытолкнули Улямова на лестницу и вознесли по ступеням. Дверь угрюмого соседа оказалась приоткрытой, и оттуда, из яркой щели, доносилась возня. Улямов, откинувшись корпусом назад, будто сам себя все еще надеясь остановить и оттащить, приблизился и заглянул в щель.
Сосед лежал на полу в прихожей и тяжко ворочался. Тараканы, шелестящим ковром покрывавшие пол, вливались в него, как паломники в храм. Нескончаемой хитиновой толпой они текли в его уши и рот, заползали под вечный тельник и под штаны. Улямов вдруг отрешенно вспомнил необъяснимой длины очередь в мавзолей, поразившую его во время первой поездки в Москву наравне с «Детским миром» и совершенно настоящим Кремлем.
Улямов был бы рад заорать и умчаться куда глаза глядят. Но сумел только отрыгнуть тошноту ужаса сдавленным «ох-х…». Сосед услышал его и рывком приподнялся. Бледное небритое лицо запрокинулось вверх, к Улямову. Вместо глаз у соседа были здоровенные, гладкие тараканьи спинки, а из ноздрей высовывались, щупая воздух, жесткие усики. Сосед распахнул рот, но вместо прежнего рева раздалось громкое шуршание, звук яростно трущихся друг о друга хитиновых пластинок.
Тут Улямов обнаружил, что все еще держит в руке баллончик с инсектицидом. Он поспешно выставил оружие перед собой и нажал на кнопку распылителя. Сосед забился, зашуршал, захрипел и схватил его за ногу. Улямову почудилось, что вместе с пеной из соседского рта лезут кончики огромных, толстых усиков. Древним бабушкиным жестом он сдернул с ноги тапок и ударил по ним. Потом ударил еще, и еще, и свирепо полил инсектицидом. Сосед затих. Тараканы тоже. Улямов потрогал его ногой и перевел дух. Коренастое тело было мягким, как печеночная колбаса.
Не выпуская из одной руки баллончик, а из другой тапок, Улямов медленно спустился к себе. Пора было закрыть окна и навести наконец порядок в квартире.

@темы: трактат, страшилка!, творим помаленьку

---

ОФИЦИАЛЬНОЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ

Усиленно рекламлю бесплатные семинары Союза писателей Москвы, которые многих, и меня лично, вывели в люди. Ответственно заявляю, что там действительно учат дорабатывать, совершенствовать ваши тексты, помогают выходить из творческих тупиков в рамках отдельно взятого романа и вообще дают дельные практические советы, а не занимаются болтологией. Отбор рукописей проходит на конкурсной основе, и выбираются действительно хорошие тексты, невзирая на раскрученность/нераскрученность автора, жанр, стиль и прочие мелочи. Затем в течение недели идет обсуждение этих текстов - по три-четыре автора в день. Не ругаем, не хвалим беспредметно - только учеба. Мне эти семинары помогли многое понять, и там я научилась большему, чем в Литинституте за пять лет.
Бонус: новые литературные друзья, контакты, бесценные люди, слепленные из того же литераторского теста.
Репост приветствуется.

ВНИМАНИЮ МОЛОДЫХ АВТОРОВ

1 октября 2015 года начался конкурсный отбор текстов для участия в ежегодном совещании молодых писателей СПМ.
Совещание пройдет 18-20 декабря 2015 года в Москве.
Работы принимаются с 1 октября по 15 ноября по следующим адресам:

ПОЭЗИЯ
( Ирина Ермакова, Кирилл Ковальджи, Элина Сухова)
[e-mail]
Объем подборки не менее 10 стихотворений
Возраст участников не старше 35 лет
Контактное лицо Элина Сухова

ПРОЗА
(Евгений Попов, Анатолий Курчаткин, Виктория Лебедева, Дарья Бобылёва)
[e-mail]
Общий объем текстов не менее 1 а.л.
Возраст участников не старше 40 лет
Контактные лица Виктория Лебедева и Дарья Бобылёва

КРИТИКА
(Дмитрий Бак, Валерия Пустовая, Елена Сафронова)
[e-mail]
Возраст участников не старше 40 лет
Контактное лицо Елена Сафронова

КИНОДРАМАТУРГИЯ
(Александр Железцов, Елена Исаева, Ольга Михайлова)
[e-mail]
Не более 2-х сценариев от одного автора. Принимаются только оригинальные тексты. Произведения «по мотивам» не рассматриваются.
Возраст участников не старше 40 лет.
Контактное лицо Елена Исаева

ДРАМАТУРГИЯ
(Фарид Нагим, Вячеслав Дурненков)
[e-mail]
Не более 2-х пьес от одного автора. Принимаются только оригинальные тексты. Произведения «по мотивам» не рассматриваются.
Возраст участников не старше 40 лет
Контактное лицо Фарид Нагим


Желающим принять участие в семинаре следует отправлять тексты в формате doc, rtf по указанным выше адресам.
Все работы должны быть собраны в один файл.
К рассмотрению принимаются как рукописи, так и уже опубликованные тексты. Рукописи, не прошедшие по конкурсу, не рецензируются.
В тексте заявки обязательно указывайте Ф.И.О. по паспорту, творческий псевдоним (если есть), возраст, город фактического проживания, контактный телефон. Творческая биография – по желанию участника.
Прием текстов будет окончен 15 ноября 2015 года в 12.00 по московскому времени.

@темы: жизнь бьет ключом, тюль - материя тонкая, трактат, новости

---

В общем, дело было так

Подцепила я на фестивале легендарный коктебельский ротавирус, и единственное, что оставалось в таком состоянии - гуглить себя на предмет приятственных рецензий. Ну помогает это литераторам при высокой температуре.
И вот внезапно обнаружила кусок своего сборника в одном из местных сообществ. В каментах было мимими и уняня, очень захотелось поблагодарить прочитавших, а анонимно комментарий не добавлялся. Поднапряглась я и... пароль вспомнила. Вот что температура с людями делает.
Короче, может, и буду заглядывать теперь, раз вспомнила. Главный вопрос - есть ли кто живой?

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Шерстокрылы в эфире

Была вчера на передаче "Культуротека" в качестве, вы не поверите, гостя.
Запись вот тут: nlradio.podfm.ru/kultura/1253/
Сильно не ругайте.

@темы: книги, ролики, sic!, жизнь бьет ключом, Забытый человек, здрасьте вам, новости, красота

---

Минутка самопеара

Друзяшечки! Тут такое дело:


Да, в слове "конкурс" пропущена буква "р", но когда это нас останавливало?
Короче, инфа тут. Вдруг кого заинтересует?

@темы: картинки, книги, sic!, жизнь бьет ключом, Забытый человек, красота

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

ВНИМАНИЮ МОЛОДЫХ АВТОРОВ!

Открыт прием работ на семинары молодых авторов Союза писателей Москвы (поэзия, проза, критика, драматургия, кинодраматургия)! Общение, учеба, советы мэтров, чудесный Евгений Анатольевич Попов (на прозе), новые друзья и всяческий творческий рост!
Бояться не надо. Город проживания значения не имеет. Также не имеет значения, публиковались ли вы и имеете ли какие-нибудь литературные заслуги. Лимит только возрастной - у поэтов до 35 лет, у остальных до 40. Главный критерий отбора - художественная ценность представленных текстов.
Информация тут: soyuzpisateley.ru/conference-young.html
Репост категорически приветствуется!

запись создана: 07.10.2014 в 16:25

@темы: книги, sic!, жизнь бьет ключом, здрасьте вам

---

Просили свистеть

"Забытый человек" появился в книжном магазине "Москва" на Тверской. Значит, скоро появится и в других. Так как это, сами понимаете, шедевр для избранных, ищите в электронной картотеке, просто на полках его не нашла даже я. Очень стильная вышла книжка.

@темы: книги, sic!, жизнь бьет ключом, тюль - материя тонкая, страшилка!, мимими

---

Абажаю интернет

Тираж моей книжечки еще из типографии не приехал, а какая-то дама уже пишет в каментах литагенту, что это графомания. И потом ведь напишет, что читала
Но вообще я ее понимаю. Когда для меня даже публикация в журнале еще казалась несбыточной мечтой, все уже там публикующиеся были блатные сволочи, а те, у кого целые книги выходили - суки, просто суки.

@темы: книги, sic!

---

Книжка!

Дорогие друзья и товарищи, у меня наконец вышла перрррвая книжжжка! Те самые страшилки, которые вы здесь читали - надеюсь, с некоторым удовольствием.
Вот про книжку на сайте АСТ, правда, ее почему-то называют романом, а не сборником. Бонусом мой инфернальный лик.
ast.ru/news/883655/
Требуйте в книжных вашего города )) Обложка мне очень нравится.
Скоро надеюсь сама в руках подержать.

@темы: книги, sic!, жизнь бьет ключом, тюль - материя тонкая, страшилка!, мимими, новости, красота

---

Би-бип

Я существую, да. И скоро у меня должна выйти книжка в АСТ. Собственнолапно подписала договор и все такое. Выйдет - свистну.
рОман пишу, куда я денусь-то. Всем превед

@темы: книги, sic!, здрасьте вам

---

Рыбалка

Настала пора признаться в том, чего кто-то от меня, возможно, не ожидал, в том, что кто-то, возможно, не поймет и уж точно не разделит: я люблю рыбалку. В любой непонятной ситуации я беру червей и иду на реку. Или болтушку из муки. Или спиннинг, только с хорошими блеснами. Вобблеры не вызывают у меня доверия - никогда ничего на них не попадалось. На поппер вытащила свою первую щуку, да. Но из спиннинговых снастей предпочитаю колебалки и вертушки - на первые хорошо идет щука, на вторые - крупный окунь.
А поплавочные, обычные удочки хороши для медитации на, собственно, поплавок. Ну и для ловли мелочи - кошкам или на уху. Хотя я не люблю уху, я люблю рыбу жареную, печеную на решетке на углях, копченую собственноручно на ольхе... Эх.
Вот, а у свекрови моей, точнее у ее мужа, дача на реке Пахре. Долгие годы я думала, что лучшее, что можно поймать на Пахре - это окунь с ладошку. Или ротан, которого только кошкам и который тебя еще и покусает. Ротан рыба вредная, выживает других, более приличных, поэтому я выпускаю только совсем "шнурочков".
И вот как-то вечером, медитируя на поплавок, я увидела на соседнем рыболовном пятачке мужика с четырьмя донками. И раз он чего-то тащит, два тащит. Причем тащит нехилое...
"Вот бы мне донку", - вздохнула я за ужином. "А у меня есть, тут когда-то рыболов жил из Саратова!" - оживился мужнин отчим. Пошел в сарай и торжественно вынес... я даже не знаю, как это описать. Частично донки были сделаны из оконных рам, судя по остаткам белой краски, частично выпилены из дощечек. В дощечки были вбиты гвозди, на гвозди ровно намотана толстая леска с поводками и тяжеленным грузилом на конце. Я понимаю, дедовская донка выглядит именно так. Но мне, привыкшей к гибким удилищам, катушкам, стало как-то... разочаровательно.
Тем не менее я сгребла выданные дощечки и отправилась на реку тренироваться. Как выяснилось, закинуть донку, не имеющую ни катушки, ни удилища, довольно сложно. Надо аккуратно размотать на ровном месте леску, чтобы нидайбох ни травинки, ни палочки, за которые она может зацепиться, взять грузило и мощным "блинчиком" швырнуть его настолько далеко, насколько позволяют слабые дамские ручки. Ну то есть метров на 20-30.
Пару раз я поймала себя. Еще раз десять зашвырнула грузило метра на два, не дальше. Один крючок воткнулся мне в ладонь, но неглубоко. А я очень, очень упорная, особенно когда дело касается рыбалки.
В общем, в первый же день осваивания донки я поймала полукилограммового подлещика. Для речки, в которой вроде как одни окуни, ротаны и изредка густера, которой все радуются, как родной, это было просто невероятно. Потом была пара окуней. Потом - фиолетовоглазый, прекрасный ерш, в очередной раз ободравший мне руку. Я сразу вспомнила свое первое знакомство с ершом, на канале Москва-Волга. Было мне лет 11, и я бодро тягала пескариков на уху. Один пескарик выглядел слегка необычно. Я схватила его, чтобы рассмотреть получше, и тут эта зараза растопырила все свои шипы прямо у меня у кулаке. Вою было - хватило и на Москву, и на Волгу, и солидные дяди-рыболовы сбежались смотреть, кого тут убивают.
На второй день попался натуральный лещ, больше килограмма на вид, но из-за неумелого вываживания красавец оборвал поводок у самого берега, оставив меня кусать локти. Впрочем, вскоре пришла компенсация в виде упитанного подлещика и крупного карася.
Я поняла, что донка освоена, когда вывела и ловко ухватила за жабры полуторакилограммового леща, толстого и ленивого. Видеть, как эта светлая рыбина размером с поднос постепенно разворачивается в воде и идет к берегу - ощущение незабываемое. Когда я приволокла добычу домой, муж расцеловал меня со словами: "Ты чудесная, теперь у нас есть ужин!". Просто после отмены его немецких гастролей мы сидим без денег.
А сегодня с утра, проверяя закинутые на ночь донки, я обнаружила нечто странное, похожее на очень большую плотву, но с другим цветом глаз, большим ртом и широченным носом. Погуглила - это голавль. Мой первый голавль ))
То ли еще будет, тьфу-тьфу-тьфу.

@темы: жизнь бьет ключом, трактат, красота

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Вдруг кому

При таком шуме в ноосфере совершенно невозможно работать. Я что-то заглохла уже месяц как

Глава IV

Посвященная положению вещей во внешнем мире, а также тому, что произошло с Марией

Шиарийская платформа аккуратно, чтобы не задеть девственные леса вокруг, дезинтегрировала секретную военную базу бэшио на Яфи-3. Командир, военный специалист двадцать девятого уровня Ркашиоон Хенанотии, смотрел, как разноцветной пылью поднимается к небу то, что раньше было постройками, боеприпасами и, собственно, разумными двухголовыми змеями. Почти всю свою жизнь Ркашиоон проработал экскурсоводом в Музее военных эпох, показывал детенышам и молоди образцы оружия, боевые корабли, успокаивал склонных к дисгармонии особей, которые пугались четырехмерных реконструкций древних сражений. Потом нервную молодь обычно уводил кто-нибудь из специалистов по душевной гармонии, дежуривших в каждом зале.
Перед дезинтеграцией Ркашиоон связался с вражеской базой и по многолетней привычке поприветствовал бэшио:
- Вы довольны? Я Ркашиоон Хенанотии, ваш экскурсовод, уровень – двадц… - он сдвинул бровные дуги и резко выдохнул, усилием воли превращая злость на себя в злость на врага. Это из-за его звериной кровожадности, свидетельствующей о врожденной и неизлечимой дисгармонии, Ркашиоон был там, где был, и делал то, что делал. – Вам на выбор предлагаются два варианта дальнейшего развития событий: вы сдаетесь в плен или будете моментально и безболезненно дезинтегрированы.
Бэшио ответили акустической волной, платформа вздрогнула.
- Вы выбрали второй вариант.

А в это время в официально несуществующем центре душевной гармонии дальний родственник Ркашиоона, Сигшиоон Каммуитал, пытался понять, что же не так с пациенткой №32, Марией Тирел. Пациентка находилась в процессе извлечения, и Сигшиоон просканировал ее вдоль и поперек, пока она смирно лежала на столе. Все было в порядке, все на месте и в полагающемся самке человека количестве: конечности, сердце, печень, мозг, молочные железы… Формула крови тоже соответствовала нормам. Оборудованием для ДНК-исследований Сигшиоон не располагал, и сейчас это было, конечно, досадно.
Наконец человеческая самка зашевелилась и открыла глаза. Первыми ее словами было:
- Что у меня на голове?!
Шиари суетились вокруг, подсоединяли к ней какие-то датчики, тыкали в шею инъектором, пытались надвинуть поплотнее шлем-синхронизатор, но Мария упорно вытягивала из-под него свои тугие кудряшки и возмущалась:
- Неужели я сама такое попросила? Это же ужас! Я требую парикмахера!
Один из шиари наклонился над ней, доброжелательно улыбнулся:
- Вы довольны?
- А то! – Мария скосила глаза. – И вообще – почему я голая?
- Меня зовут Сигшиоон Каммуитал, уровень – двадцатый, пол – мужской. В данный момент по не зависящим от меня обстоятельствам являюсь вашим лечащим специалистом. Желательно сохранять спокойствие. Сейчас все станет понятным.
- Одеяло хоть дайте! – продолжала негодовать Мария. – У вас тут дверь нараспашку…
Она охнула, схватилась за края стола и зажмурилась. Память возвращалась стремительно, резкими толчками. Алиса, Мария, Кальдерония, родной транспортник и вещи, вещи, вещи – стулья, камни, контейнеры, чашки, излучатели, игрушки, платья, могильные плиты, передатчики, со всеми их историями, голосами тех, кто их касался, играл, спал, мял, и тех, кто еще будет ими обладать, вещи, представляющие людей, заменяющие людей, говорящие за людей…
Мария сдернула с головы шлем и закричала.

Значки палочки круглые разные почему оттуда звучит пусти гулять пусти высоко синее и лицо качаться топать куда опять нет нет нет не к этому он больно и тянет внутри темное невкусное внутри меня это внутри я и он и ты и высокое свет все я везде во мне вращается кричит растет почему столько меня останови останови я не хочу бесконечно нужна черточка как над значком вот я значок и теплое хорошо я есть

Когда пациентка успокоилась – что стоило специалистам немалых усилий, - и окончательно адаптировалась, Сигшиоон отвел ее в столовую – после извлечения люди всегда чувствовали сильный голод. Еды на платформе было в достатке – земледелие и скотоводство на Кальдеронии процветали, и их продукты сложными вымыслами не являлись. Мария окинула жадным взглядом предложенные блюда, сообщила, что предпочитает растительную пищу, и тут же вгрызлась в кусок мяса. Сигшиоон аккуратно поглощал талань и расспрашивал пациентку о впечатлениях и ощущениях. После ее бурной реакции на извлечение он понял, что подводить разговор к основной проблеме следует плавно и осторожно.
- Только мне кажется, - с набитым ртом сказала Мария. – что я пробыла там немного дольше, чем планировалось.
Сигшиоон кивнул:
- Приношу извинения, в вашем случае произошел… сбой, причину которого мы пока обнаружить не можем.
- Опять что-то пошло не так? – насторожилась Мария.
- Вы бесконтрольно перемещались по плоскостям. Не синхронизировались со сложными вымыслами. Мы не могли отследить ваше местоположение. Ваше состояние было… стабильно нестабильным, - Сигшиоон смущенно кашлянул. – Рассинхронизация привела к тому, что вы начали… самостоятельно перестраивать условную реальность вокруг себя. У нас пока недостаточно данных для какого-либо вывода, но позвольте выразить мнение, что это был своего рода… адаптивный механизм. Таким образом вы приспособились к жизни в состоянии рассинхрона. Разрешите спросить, понятно ли я объясняю?
- Примерно, - неопределенно махнула вилкой Мария.
- Дополнительные трудности создает тот факт, что ваш случай – уникальный. Ни с одной человеческой особью в нашем центре такого не происходило. Ни с одной… - Сигшиоон все-таки решился. – стандартной человеческой особью.
- Черт. Ну, все понятно… Кто бы мог подумать, что я тут окажусь единственной… такой.
- Разрешите задать…
- Сама виновата. Ну, понимаете, у нас это до сих пор считается… чем-то неестественным. Как будто есть разница… Поэтому я и не сказала. Привыкла про это не говорить… как будто это стыдно. Сама дура… А разница, выходит, есть. Я, значит, правда неполноценная. Или не знаю…
- Приношу извинения, но я все еще не совсем понимаю, о чем вы говорите.
- Когда я заполняла анкету, то кое-что в ней не указала, - вздохнула Мария. – Я квази.

Мария Тирел была дочерью капитана, владельца и единственного обитателя торгового транспортника «Волк» Никола Тирела. Будучи нелюдимом и женоненавистником, Никола к своим 80 годам так и не нашел человеческую самку, достойную произвести на свет его наследника. Именно поэтому в графе «второй родитель» в анкетах Марии стоял прочерк. Отец решил прибегнуть к услугам инкубатора полного цикла – с хорошей, к слову, репутацией. Программировали мальчика, сообразительного, спокойного и не требующего к себе особого внимания, но что-то пошло не так, и вскоре Никола Тирел узнал, что в искусственной матке зреет девочка. Он пришел в бешенство, орал, топал ногами и утверждал, что ему пытаются подсунуть чужой плод, потому что такого просто не может быть. ДНК-тесты подтвердили – может. Ярость Никола если и поутихла, то совсем немного, но прерывать жизнедеятельность дефективного потомка он отказался. Не из сентиментальных соображений, а потому, что денег на вторую попытку, даже учитывая финансовую компенсацию за неправильный пол ребенка, у него не было. Он и на эту еле накопил – предпринимателем Никола был не слишком удачливым.
Через полтора месяца ускоренного развития искусственная матка благополучно исторгла липкую красную девочку, которая орала совсем как отец - когда он узнал, кто у него будет. Для сына Никола уже давно выбрал имя – Фердин, от древнего Фердинанд, что значило «смелый» и «сильный», а вот о вариантах для девочки даже как-то не задумывался. С отвращением перебрав в уме всех своих родственниц и обнаружив, что трех из них звали Мариями – одна, правда, была Мириам, но какая разница, - Никола решил, что где три, там и четыре.
Он молча забрал сверток с дочерью, плюнул на зеркально отполированный пол учреждения и ушел. Поскольку Никола терпеть не мог младенцев, через два дня Мария отправилась в интернат для человеческих и каильских детенышей – их сдавали туда вскоре после рождения, а забирали десятилетними. Компенсации за дефективность как раз хватило на половину срока.
Потом дела у отца пошли еще хуже, и в пятилетнем возрасте Мария стала вторым членом экипажа «Волка». И очень скоро поняла, что основное чувство в ее жизни – одиночество. Нет, Никола быстро к ней привык, а потом, когда она подросла, и вовсе души в ней не чаял – в той степени, в какой это выражение было в принципе к нему применимо. Но он почти всегда был чем-то занят, а других людей Мария видела только изредка – на базах и платформах, где отец забирал или выгружал товар. О том, чтобы поиграть с ровесниками, и речи быть не могло. А Мария оказалась довольно общительной – эту черту характера она унаследовала не иначе как от инкубатора.
Когда отец умер, оставив Марии семейное дело, «Волка» и все свои долги, она пыталась набрать команду – просто для того, чтобы было с кем поговорить во время долгих путешествий. Но все люди, соглашавшиеся за символическую плату стать помощником капитана или техником-смотрителем, казались ей какими-то глупыми, скучными, назойливыми, бестолковыми – в общем, Мария не зря носила фамилию Тирел. И она стала, как отец, летать одна. Воображала себя разными людьми и вела сама с собой долгие философские беседы. В основном эти люди были необыкновенными, с трудной увлекательной жизнью или особым, таинственным даром.
Конечно, она, как и все, бродила по инфосети, но там, среди обрывков чужих жизней, переплетенных между собой, Мария чувствовала себя еще более одинокой.
Поставив «Волка» на автопилот, она спускалась в грузовой отсек, исследовала перевозимые вещи и придумывала им истории, прошлое и будущее, представляла себе их потенциальных хозяев и то, как будут вращаться их жизни – разумеется, полные событий и впечатлений, - вокруг купленной универсальной кухни или десятка контейнеров для выращивания грибомышей. Потом начала вести философские беседы уже с самими вещами. Потом наконец осознала, что разговаривает с неодушевленными предметами, и приняла дежурное предложение пройти курс гармонизации у специалистов удачно возникшего на пути «Волка» шиарийского дурдома.

- То есть вы просто… произведены в инкубаторе? – еще раз уточнил Сигшиоон.
- Угу.
- И у вас принято называть тех, кто появился на свет таким образом, квазилюдьми?
- Да. И я тоже не понимаю, почему, я же ничем не отличаюсь от остальных… Хотя, с учетом того, что случилось…
- Квазилюди, неолюди, - пробурчал на языке морфов сидящий за соседним столиком сутулый желтоватый гуманоид и повернул в сторону Марии выпуклые фасеточные глаза. – Кругом сплошные люди.
- Приношу извинения, но ваше замечание… - начал ожидавший, пока гуманоид пообедает, шиарийский специалист.
Нос гуманоида превратился в хобот, которым он всосал все, что оставалось на тарелке.
- Я немного понимаю язык морфов, - негромко сказала Мария. – Учила… от нечего делать.
- Делать ей нечего. А твои сородичи разнесли мою колонию. Сказали – по ошибке.
Мария вопросительно посмотрела на Сигшиоона.
- Позвольте представить вам посланника морфов, - сопровождающий специалист взял гуманоида за костлявое плечо. – Он прибыл за лекарствами. Некоторые беженцы нуждаются в медицинской помощи. Мы уже уходим.
Морф уходить, похоже, не собирался, но спорить со специалистом пятого уровня, а тем более оказывать ему сопротивление, было бесполезно.
- Колонию разнесли… беженцы… - повторила Мария, провожая их взглядом. Морф тоже пристально смотрел на нее, переведя глаза на затылок. – Сигиш…
- Сигшиоон Каммуитал.
- Сигшиоон, скажите честно – сколько времени я провела на планете и что, в конце концов, сейчас происходит?
- Как я уже говорил, мы не могли вас отследить и извлечь, хотя предприняли множество попыток. Сначала мы даже не знали о вашем состоянии. О нестабильности нам сообщил около пяти лет назад случайный посетитель планеты…
- Пять лет?!
- Возможно, вы пробыли там несколько дольше. Мы приносим свои глубочайшие извинения. В ряде плоскостей условной реальности время ощущается по-другому, кроме того, ваша заместительная личность…
- Да, она считала, что жила там всегда… - Мария бросила недоеденный кусок обратно в тарелку. – Пять лет!
- Позвольте выразить мнение, что это все же можно считать благоприятным исходом. Если бы не тот посетитель…
Мария нахмурилась, пытаясь вспомнить.
- Посетитель? Это был неочеловек?
- Совершенно верное предположение.
- Селес! – внезапно лицо пациентки прямо-таки засияло от радости. – Так он был настоящий! А где он сейчас?
Сигшиоон нерешительно пожевал губами – все-таки ее поведение было явно дисгармоничным, возможно, неудачный курс даже привел к образованию новых узлов недовольства.
- Понятно, - вздохнула Мария. – Конечно, он давно улетел…
- Он умер.
- То есть… как это у них называется… Восстановление с нуля?
Сигшиоон покачал головой:
- Приношу извинения, но в данном случае речь идет о смерти в... окончательном понимании.
- Значит, вместе с кораблем?
- Подробности произошедшего вы сможете при желании узнать позже у ответственного за беседы с пациентами.
- Так, - Мария долго смотрела в потолок и барабанила пальцами по столу, а потом придвинулась поближе к шиари: - И что еще хорошего произошло в мире за эти пять лет?

Сигшиоон вкратце рассказал Марии о том, что сейчас происходит за пределами Кальдеронии, и настоятельно рекомендовал пойти к этому самому «ответственному за беседы», чтобы получить более полную информацию. После услышанного Мария впала в глубокую задумчивость, немного обеспокоившую специалиста, проигнорировала рекомендацию, что было уже не очень вежливо, и рассеянно спросила:
- Мой корабль еще здесь?
- Разумеется. Полагаю, он в главном ангаре, где хранятся транспортные средства всех пациентов.
- Можно мне туда? Я схожу к вашему ответственному... сделаю все, что вы скажете... но можно мне сначала туда?

Главный ангар оказался огромным, многоуровневым, корабли нынешних обитателей Кальдеронии стояли в нем длинными рядами, будто в музее. «Волк» обнаружился на третьем ярусе, шиарийский специалист проводил Марию к лифту, предупредил, что некоторые транспортные средства закрыты силовым полем, поэтому приближаться к ним нежелательно, и пожелал ей приятно провести время.
- Время не проведешь, - сказала Мария, но шиари ее не понял.
«Волк» был таким же, каким она его оставила перед тем, как отправилась на курс гармонизации. Обшарпанный, старый транспортник с пятном ржавчины на самом носу, и впрямь отдаленно напоминавшем волчью морду. Мария погладила его бок:
- Привет, серый.
Отец рассказывал ей, что когда волки обитали только на Земле, они были серыми.

Внутри была идеальная чистота, автономный уборщик, уловив движение, подполз к Марии, как будто хотел, чтобы она поблагодарила его за многолетнюю самоотверженную работу. Мария подошла к панели, вызвала заставку, и из воздуха соткалось хмурое лицо Никола Тирела.
- Привет, папа.
- Не спи, груз за тебя никто не доставит, - рявкнула заставка.
Мария кивнула и начала стягивать голубую больничную рубашку, которую ей выдали шиари:
- Пап, ничего, что при тебе?
- Не спи, груз...
- А и черт с тобой, - Мария выключила заставку. – Мог бы записать что-нибудь кроме побудки, в конце-то концов... Вот, я опять говорю с вещами.

Она пустила воду в тесной ванной – невзрачный «Волк» был внутри довольно комфортабельным, - с подозрением ее понюхала, но за пять лет с резервуаром и системой очистки, похоже, ничего не случилось. А может, шиари залили чистую воду, они же такие предусмотрительные, такие заботливые...
Мария долго смотрела на себя в зеркало, с отвращением вытягивая тугие кудри, которые тут же закручивались обратно. Я взрослая женщина, печально подумала она, по возрастным критериям любой расы, а кудряшки, как у девчонки. Прикусив губу, взяла с полки баллончик с распрямителем и побрызгала на волосы. Потом активировала зеркало и стала быстро, нервно листать на нем шаблоны стрижек. Наконец нашла ту, которая показалась подходящей, схватила ножницы, и первая длинная прядь полетела на пол. Мария, хлюпая носом, продолжала щелкать ножницами. Отрезать волосы почему-то было жалко, и грусть накатила с новой силой, даже в горле что-то сжалось.
Удостоверившись, что новая прическа примерно соответствует шаблону, Мария полезла в шкафчик за капсулами с краской. Если испортились – прекрасно, будет ходить, к примеру, синяя в крапинку, вдруг это сейчас модно. Выбрала одну, бросила в стакан с водой, взболтала и вылила краску на голову. Потом залезла в душ, включила воду погорячее и оперлась руками о стену, не понимая, отчего же ей все-таки так тоскливо. Пять лет среди привидений, эльфов и мозгозубов, с даром «читать» предметы, в мире, где постоянно происходит невероятное – неужели было бы лучше, если бы она провела все это время на транспортнике. Вот тогда это точно были бы потерянные годы...
И тут она поняла. Тот неочеловек умер. Шиари сказал, что Селес умер – насовсем, безо всякого восстановления с нуля. Она столько времени собирала любую информацию об этом удивительном виде – гуманоид и корабль как единое целое, они никогда не бывают одиноки, они просто не знают, что это такое – одиночество. И ментальное поле, им всегда есть с кем и о чем поговорить. Откуда, интересно, взялись все эти книги и брошюрки о них на Кальдеронии...
Наверное, ее настоящая личность была не полностью подавлена условной, она скучала по полетам – поэтому ей так и запомнился странный гость, живущий среди звезд, вне планет. Или общение с тем, кто не может быть одинок, заставило ее собственное одиночество отступить, временно избавило ее от чертовой дисгармонии. Или все вместе, или...
Многое из жизни на Кальдеронии вспоминалось с трудом, обрывками, почему же она так хорошо помнила Селеса - растерянного, недоумевающего, постоянно задающего дурацкие вопросы. Как его мутило от самогона – зачем он только выпил, - как они сидели у Смотрителя, а он все не успокаивался, спрашивал и спрашивал, пытался разобраться в окружающем его безумии. Он был таким упорным, таким... целеустремленным, пока ему не стало совсем худо. И как он ускорился, и сломал ее записывающий медальон – а ей тогда казалось, что это самая ценная вещь на свете...
- Селес умер... – пробормотала Мария. – Умер...
Они и провели-то вместе самое большее сутки, даже толком не познакомились. А как она накинулась на него, когда они добрались до центральной плоскости, в голове был такой туман, она вообще не понимала, что творит, чего хочет, или не хочет – а он все равно пытался быть вежливым, хотя явно соображал ненамного лучше. Соблюдал шиарийские «Правила поведения для посещающих миры со сложившейся культурой», теперь-то это было ясно, теперь и Мария их вспомнила. Хотя они наверняка давно упразднены.
Она, кажется, угрожала взять инопланетного гостя в заложники, а он, кажется, сам предложил ей лететь с ним.
Мария вышла из душа, протерла запотевшее зеркало. На нее смотрела смутно знакомая самка человека – коротко стриженная, огненно-рыжая, заплаканная.

- Судя по последней информации – сами понимаете, какая она сейчас, - вот эта территория целиком вошла в Ожерелье. Эта – видите, граница мерцает, сдвигается все время – удерживается людьми. Люди объявили ее территориальной компенсацией за Землю, которая, напомню, в данный момент под контролем Каила… да процветает он во всех семи благочестиях, - невесело усмехнулся человек. – И Каил считает это компенсацией за весь ущерб, нанесенный ему человечеством в Первой межпланетной… которая, если кто подзабыл историю, была у нас как раз-таки с Каилом. Переходим к этому любопытному участку…
Сначала Мария слушала его, смотрела на карту, вспоминала – вот здесь она была, а здесь когда-то находилась забавная человеческая колония, обитатели которых решили вернуться к истокам – деревянным домам, многослойной одежде, вьючным животным… она возила им стройматериалы и лекарства, без помощи испорченного технологиями внешнего мира они все-таки не справились, чуть не погибли от крупного пожара и последовавшей за ним эпидемии. Вот здесь была закрытая зона, но «Волк» иногда срезал по ней углы, и дважды улепетывал по изнанке от разгневанных сынов Рео. Хоть какое-то развлечение. Сюда она везла какой-то газ, и два баллона взорвались по дороге, транспортник еле выдержал, а заказчик потом вычел стоимость этих баллонов из общей суммы. А сюда доставляла какие-то научные приборы, несколько раз, там была огромная лаборатория.
Потом она окончательно запуталась, освоенные территории сейчас представляли собой что-то вроде лоскутного одеяла, и расцветка лоскутов, то есть принадлежность участков, постоянно менялась. Какая разница, кто у кого что отбил, идет война, а война – это все. Это просто – все.
Вокруг сидели люди, кто-то слушал, затаив дыхание, кто-то разглядывал потолок. На заднем ряду кто-то из пациентов и дежуривший тут на всякий случай шиарийский специалист втихаря играли в калейдоскопические карты.
- Она не успела поменяться, ты жульничаешь, - негодующе шептал человек.
- Позвольте выразить несогласие.
- Шулер. Вот тебе.
- Блестящий ход. Продуманная стратегия.
- То-то.
Ответственного за беседы звали Хаген Танеску. Марии его лицо показалось как будто знакомым – она подумала, что, наверное, встречала его на Кальдеронии. А вот он ее сразу узнал, и громко поприветствовал, когда она проскользнула в комнату.
- Извините, что опоздала… - смутилась Мария.
- Ничего, располагайся, Марихен. Оранжевый тебе очень идет.
- Марихен?..
- Прости, если слишком фамильярно вышло… - Хаген прищурился. – Разве друзья, родственники тебя не так зовут?
- Друзей у меня нет. А отец звал меня Марийка… иногда, - в комнате было человек пятнадцать в голубых одеждах пациентов, все они смотрели на Марию, и ей было неловко от всеобщего внимания.
- Извини, запутался. Но ты не против, если я все-таки буду называть тебя Марихен?
- Да пожалуйста, - пробубнила она, глядя в пол.
- Извини, извини еще раз, - теперь уже он отчего-то смутился. – Садись, пожалуйста. Ничего, что я на «ты»? Все эти языки, с их степенями вежливости, свихнуться можно… Итак, мы остановились…

Хаген проводил беседы с пациентами, пережившими аварийное извлечение. Несмотря на все усилия шиари и людей, Кальдерония и ее обитатели всегда отличались стабильной нестабильностью, а после всех перенастроек оборудования и рекалибровок реальности положение только усугубилось. То у кого-нибудь вдруг срабатывала программа стандартного извлечения, он начинал справедливо подозревать, что с этим миром что-то не так, а потом переходил уже к попыткам выбраться отсюда. То возникал сбой в системе сложных вымыслов – такое обобщенно называли «рассинхронами», - и тогда уже сама реальность могла внезапно шарахнуть по чьей-нибудь безмятежной голове. Или изначальная личность пациента внезапно просыпалась и начинала воевать с условной. Всех пострадавших от будничных кальдеронских аномалий привозили на платформу, распутывали личности, успокаивали, а потом отправляли к Хагену для разъяснительной беседы о текущем положении дел во внешнем мире. Только после этого пациенты могли повторно дать согласие на абсолютный курс – к свободе выбора, основанного на объективной информации, шиарийский персонал относился трепетно. Впрочем, то, что ни один пациент еще не изъявил в итоге желания покинуть центр, не очень удивляло специалистов. Или дело было в их профессиональной сдержанности.
Шиари настаивали на том, что проводить беседы должен именно человек. Раньше этим занимался президент планеты, но он одним из первых отправился в свой родной мир. А у Хагена, помимо благообразной внешности и природной болтливости, был еще и доступ к инфосети.

- В общем и целом – такие дела, - Хаген потер руки. – Вопросы есть?
Слушатели нерешительно переглядывались. Потом со своего места поднялась Мария:
- Вы не могли бы рассказать… про неолюдей? Мне сказали, что обо всем, что их касается, я могу узнать у вас.
- Неораса в данный момент оккупир… тьфу, привязалось… обустраивается на Кальдеронии, в одной из пустынь. Не могу обещать, что они не будут вас беспокоить, но вообще это довольно дружелюбные существа. Если их не нервировать. Они немного… психопаты. Я про гуманоидную составляющую, корабли более уравновешенны.
- Немного? – заволновались пациенты. – В какой именно пустыне?
- Не беспокойтесь, вокруг только нежилые плоскости. Это пустыня, в которой ранее был обнаружен барак… если вам это о чем-то говорит.
- Мне – говорит, - кивнула Мария. – Я ходила туда с Селесом.
- Надо же, ты его помнишь, Марихен?
- Даже лучше… чем хотелось бы. Но я спрашивала не о том. Мне сказали, вы знаете…
- Пожалуйста, на «ты».
- Ты знаешь, как Селес… умер. И почему он не восстановится. И вообще все подробности, они говорят, что ты можешь рассказать какие-то очень важные подробности о неорасе… Если можно, конечно…
- Здесь и находиться-то нельзя, а все остальное – можно… Тоже интересуешься редким видом? – улыбнулся Хаген. – Когда я тебя нашел, мы как раз возвращались… с похорон. Корабли Селеса и Айи теперь там, на кладбище у Смотрителя. Можешь потом навестить их. И я, кстати, не на все сто процентов уверен, что они не восстановятся… каким-нибудь образом… в здешних условиях.
Пациенты, не очень понимавшие, о чем идет речь, переговаривались уже в полный голос.
- Итак, - обратился к ним Хаген. – Кто-нибудь еще хочет услышать историю одного довольно… странного путешествия и узнать, кто такие неолюди на самом деле?
Половина слушателей встала и, бурно что-то обсуждая, направилась к выходу.
- Уже неплохо. Я думал, вообще никто не захочет.

- Она не была рождена биологическим носителем, а появилась на свет в инкубаторе, - листая документы, задумчиво проговорила Тиинонашт. – Однако все проведенные исследования показывают, что больше она ничем не отличается от других особей.
- Разрешите высказать предположение о генетических различиях, - поднял голову Сигшиоон. – У нас нет соответствующего оборудования для проверки, но факт, что ее программировали, является безусловным.
- Насколько мне известно, практически все виды используют генную инженерию при воспроизводстве. Все наши пациенты в той или иной степени модифицированы.
- Позвольте задать вопрос – почему тогда в человеческом обществе, по словам моей пациентки, принято называть подобных ей особей «квазилюдьми»?
- Предположу, что инкубаторы полного цикла пока являются для людей чем-то… экзотическим, а произведенные там особи - редкостью. Вынуждена также отметить, что люди обладают характерной культурной особенностью: они негативно относятся к тем, кто отличается от остальных. Так что, по моему мнению, это не более чем устоявшееся название, имеющее, я полагаю, пренебрежительный оттенок.
- Однако мы установили, что сбоя оборудования зафиксировано не было. Следовательно, причина рассинхронизации…
- Причина в ней, - кивнула уставшая от этого бесконечного разговора Тиинонашт. – Однако, как вы и предположили в самом начале, дело вовсе не в том, что пациентка была произведена в инкубаторе. Хоть вы впоследствии и отказались от этой точки зрения, я ее полностью разделяю.
- Я лишь попытался взять за основу предположение самой пациентки.
Тиинонашт недовольно постучала пальцами по столу. Найти причину было необходимо – хотя бы для того, чтобы впредь подобных инцидентов не возникало. То, что загадочная Мария Тирел при ближайшем рассмотрении оказалась самой обычной самкой человека, тревожило Тиинонашт больше всего.

- …не могу сказать, как именно он умер, но ему было страшно. Капсула была полуоформленная, с провалами, но Рамар говорит, этот мыслеобраз как заклинило: мне страшно, мне страшно… И стихи, он, кажется, запомнил всю белиберду, которую Рамар так любит декламировать, и повторял ее до бесконечности…
Хаген помолчал, пошевелил задумчиво бровями, потом достал бумажную трубочку, набитую вредным сушеным растением, и начал щелкать зажигалкой. В тишине был отчетливо слышен чей-то мелодичный храп.
- А дальше? – не выдержала Мария.
- Подожди, Марихен. Не все же сразу.
- Приношу извинения. Вынужден напомнить, что в помещениях центра дымить нежелательно, - подал голос шиари.
- Ты, шиарийская морд… - взъярился вдруг Хаген. – Простите. Мне очень надо.
Специалист подумал и понимающе кивнул.
- Но у того человека… Ваева… у него ведь почти не было доказательств, - не унималась Мария. – Почему восстановления с нуля не существует? Почему вы все в это поверили? И что узнали вы с Рамаром, потом? Про…
- Тебе и об этом сказали? – поспешно перебил ее Хаген. – Марихен, давай пожалеем других пациентов, они почти уснули… а некоторые совсем.
- Нет, - запротестовал молодой человек с неожиданно большим носом. – Мне вот тоже интересно! Тот старик успел рассказать очень мало. И действительно – где доказательства?
- Мы и так тут засиделись, вам давно пора на процедуры, - Хаген сделал знак специалисту. – Шиари могут рассердиться.
- Он что-то недоговаривает… - пробормотал молодой человек и пошел вместе со всеми к дверям.
- Марихен, тебя шиари тоже жаждут видеть, Тиинонашт меня уже задергала. А о том, что я недоговариваю, я расскажу тебе позже, ладно? И лучше где-нибудь на природе… где можно дымить. Если ты, конечно, не решишь улететь домой.

@темы: книги, рОман, трактат, творим помаленьку

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра