Итак, снеговики

- В следующий раз это будут разумные плотоядные елочные шарики.
- Но почему?
- Не знаем! - всхлипнули сценаристы.

Немного рассуждений (что я вам, блоггер - на детские сериалы обзоры писать?) и порядочно гифок по рождественской серии "Доктора"

В общем, мне понравилось. Особенно понравились снеговики. Сценаристы, кажется, успели напугать румяных британских детей всеми атрибутами рождества - санта-клаусами, елками-убийцами... Теперь вот и снег тоже как-то... небезопасен. Особенно желтый зубастый.



Единственное, что меня огорчило в снеговиках - у них нет морковок. Вы представляете, сколько злодеяний они могли бы сотворить, будь у них морковки?



Новая спутница, она же Кенни, в движении совсем не так глянцево-конфеточна, как на фотках. Очень, как оказалось, милая и задорная дивчина.
Но бегать по заснеженному Лондону с полуголыми сиськами... У меня аж кашель усилился, пока я смотрела на этот ужас.
Ура! Пневмония на все каникулы!



Доставучесть девушки (хотя и Понд, не к ночи будь помянута, была та еще эмансипе) сильно порадовала. Как и цилиндр Доктора. Блин, пусть он его вообще не снимает.



Наконец-то Доктор перестал изображать из себя Бога. Просто построил себе лестницу в небо и живет там на облачке, ни во что не вмешиваясь. Ибо достали, а он устал, он мухожук.



И наконец-то он начал бегать от этих потенциальных спутников, как от чумы. Ну можно же за тысячу лет усвоить наличие некоего... алгоритма. Это как упорно заводить хомячков и дружить с ними. А они дохнут. А ты опять. А они опять.
В этот раз закон хомячка сработал гораздо быстрее, чем ожидали юные зрители.







Я не знаю, как они воскресили сонтаранца и как его правильно называть, но он мне нравится. А Доктор его дискриминирует по... по картофельному признаку.



Женатые ящерица и ее, надо понимать, Ватсон - тоже прелесть. Сразу понятно, что ящерица - это муж. Парочка прелестна почти так же, как реакция горничной.



Хотя нет, реакция горничной лучше.



Еще пара гифок, потешивших мою простуду. Апчхи на вас, кстати.





Ну и я очень надеюсь, что Клара - не человек. Если она опять чья-то дочь-прабабушка, или одноглазая тетка в юности, и ее прислали с коварным замыслом убить Доктора, о чем она пока не знает - я плюну и перестану это смотреть. И нидайбох она связана с Галлифреем, чтоб он так и оставался в своей временной дырке. Хочется чего-то непредсказуемого и нового. Пусть она будет киборгом-завоевателем, чтоле.
И да, если ее будут убивать хотя бы с той же частотой, как Рори - я очень не возражаю.
И чтобы никаких Пондов больше никогда.

@темы: Doctor Who, трактат, бегающие картинки, мимими, красота, веселимся

---

Клипы по "Менталисту"

Когда сидишь дома и болеешь, ютуб - одна из немногих радостей в жизни.
И вот мы с  shavushka нарыли там тонны клипов по "Менталисту", на любой вкус, цвет и размер: от "драмы-драмы" до, что мне импонирует гораздо больше, безбашенной веселухи.
Сначала, как положено, веселуха:

Пользуемся катом, как добрые люди

Затем плавный переход к драматизму, но живенько:




И - только драма, только хардкор

@темы: ролики, музыка, Mentalist, красота, веселимся

---

Трехстрочный кроссовер

- Экстрасенсов не бывает, - сказал Патрик Джейн.
- Ничего вы не понимаете! - вспылила Элисон Дюбуа.
- Ой я таки хохотаюсь с них обеих! - не выдержала прапрабабушка Лисбон Роза Шварцман, уютно вязавшая носок прямо на рабочем столе праправнучки.

@темы: однострочные кроссоверы, sic!, The Mentalist, Medium,, веселимся

---

Отвал башки - моментально

Когда на дворе ночь и мороз, а у тебя - простуда, нет ничего утешительнее, чем лазить по ютубу в поисках прикольных клипов. Вообще же это, наверное, старческое.
Вчера по "Доктору" мы с  shavushka нашли вот чего:





Кстати, англоязычные клипорезы что-то обленились В последнее время одни кривульки попадаются на какие-то ванильные завывания. Фи.

@темы: плакаль, ролики, музыка, Doctor Who, красота, веселимся

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

5 сезон пошел

Гилти плежа продолжается.
Итак - 5 сезон "Менталиста". Гифачки. Начало.

Гипночашка раз

Гипночашка два

Каштанка нашлась!

И часовню тоже он развалил

Богатая мимика

Музыкальная пауза раз

Музыкальная пауза два

@темы: бегающие картинки, Mentalist, веселимся

---

Петр и гром и молнии

В пастуха Петра трижды попадала молния. Ну ладно в первый раз - он тогда в грозу купаться полез, пьяный. Но вторично молния впилась в Петра, когда он спал себе дома, затворив окна и выключив электрические приборы. После первого раза он, кстати, заикаться стал, а после второго - предметы металлические притягивать. Вплоть до утюга.
А третий случай совсем уже вопиющий был, потому что Петр, трезвый, в резиновых сапогах и плаще таком рыбацком, сидел в погребе, посреди круга, насыпанного четверговой солью, с иконою на пузе и гаечным ключом на спине. Гаечный ключ - он сам примагнитился.
И все равно пастуха Петра в третий раз шарахнуло. Он после этого пить бросил совсем, тихий стал, смирный и теперь дом себе подземный роет. А что в погребе его тогда достало - это потому, считает, что неглубоко спрятался.
"Бог любит тебя, Петр", - утешают пастуха захожие свидетели Иеговы. - "Бьет - значит, любит".

@темы: книги, что это было?, sic!, творим помаленьку

---

Ёж

Перекисова удручали жара под одеялом и холод за его пределами. Пережженная супругой свинина варилась в желудке так неохотно, как будто делала одолжение ничтожному Перекисову. Под окнами тоскливо звала хозяина промерзшая машина.
Хотелось напиться и злобствовать, и крыть тех, кто сидит наверху и делает все неправильно. Хотелось разбудить жену и ругать и свинину, и ее, чтобы она поняла, какой трагический ад тлеет под бледной и незначительной оболочкой Перекисова. Из плохо законопаченных рам тянуло ледяными вселенскими ветрами.
Вдобавок уже неделю болел непонятный волдырь, засевший глубоко под желтой кожей Перекисовской пятки. Вздыхая и тихо свирепея, Перекисов ковырял волдырь ногтем. Вчера начальник долго говорил про омоложение кадров, и все косился на Перекисова. А тридцатилетняя дура Анечка сказала еще потом, что Перекисов неплохо сохранился и держится молодцом.
Вспомнив, как Анечка взвизгнула на этом «молодцом», Перекисов полоснул ногтем по волдырю и вдруг почувствовал, как мерзкий твердый шарик обмяк под его пальцами.
Перекисов вылез из-под одеяла в холодное пространство и на одной ноге запрыгал в сторону ванной. Там включил свет и, скрючившись, стал разглядывать пятку.
Из него выходил еж. Точнее, обломок колючки морского ежа, на которого разнеженный Перекисов наступил летом в Адриатическом море. Нога потом долго болела, жена ныла, что эти ежи бывают ядовитые, а загорелый, чуть пьяный Перекисов только махал на нее рукой, отвлекаясь от ковыряния в пятке. Но тогда так ничего оттуда и не добыл.
Перекисов держал ежовую деталь на кончике пальца и, боясь ее сдуть, осторожно дышал в сторону. Он вспоминал шершавый шезлонг, и соленое тепло, и розовые, почти ненастоящие цветы над головой, и вино, и старательно жарящихся на солнцепеке импортных девиц, и даже оплывшую улыбку жены под огромными темными очками, и запах кипарисов. «Почему я Перекисов, а не Кипарисов?» - подумал он.
Нашел на кухне коробок спичек, спички выкинул, а на их место положил маленький черный обломок лета. Пятку на всякий случай помазал йодом.
Вернулся в спальню, заполз на свое место, перевернул подушку прохладной стороной кверху и сладко потянулся. А потом, не глядя, дружески похлопал жену по первому, что подвернулось под руку. Подвернулась, кажется, ляжка.
«Пуговицы...» - забурчала жена. – «Зачем они...»
Перекисов хмыкнул и уснул.

@темы: книги, sic!, трактат, творим помаленьку

---

Старые перашки потерялись, будем печь новые

пока звезда к нему летела
кирилл желанье загадал
звезда меж глаз ему воткнулась
то был олегов сюрикен

@темы: sic!, пирожки, творим помаленьку, веселимся

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Пиеса

Я тут страдаю, что все кругом пьесы пишут, а у меня ни одной. Не пробовала никогда.
Решила вот. Попробовать
Нет, а шо? Я тоже люблю "Кота Саймона"! И все исключительно по реальным событиям.

Диалоги с животными

(Кухонная миниатюра)

Действующие лица:
КОТ (обычный наглый кот)
ХОЗЯЙКА (обычная беспомощная хозяйка)

Место действия: кухня.
Примечание: холодно.

(КОТ шуршит лапой в опустевшей миске для воды)
КОТ: Мя.
ХОЗЯЙКА (сидит и пишет в компьютере): Да, да, сейчас налью...
(КОТ шуршит лапой в миске)
КОТ: Мя.
ХОЗЯЙКА: Сейчас, сейчас...
(КОТ гремит миской, что-то ею задевает, грохот, звон)
КОТ (в его голосе убедительность пумы и беззащитность котенка): Мя-я-я! Мя-я! МЯ!!!
ХОЗЯЙКА: Бедненький, вот, вот...
(ХОЗЯЙКА наливает в миску воду.
КОТ смотрит в миску, трогает воду лапой, смотрит на ХОЗЯЙКУ и молча уходит из кухни.
ХОЗЯЙКА смотрит вслед КОТУ, как зритель вслед улетающему Копперфильду.
Затем ХОЗЯЙКА садится обратно за компьютер и печатает.
Возвращается КОТ).
КОТ (лезет передними лапами ХОЗЯЙКЕ на колени): Мя?
ХОЗЯЙКА: Ни-ни-ни!
КОТ (нежно вцепляется когтями в хозяйский локоть): Мя?
ХОЗЯЙКА: Да погоди ты хоспади...
КОТ (с размаху запрыгивает ХОЗЯЙКЕ на колени, улучив момент, когда она поднимает руки): Мыр-мыр...
ХОЗЯЙКА (перечитывает свое письмо): С уважением, Еблена... (пытается посмотреть на КОТА с укоризной). Да что ж ты за...
(КОТ примиряющим жестом кладет ХОЗЯЙКЕ на лицо пушистый хвост).
ХОЗЯЙКА: Мпффффтьфу! Иди давай отсюда!
(КОТ спрыгивает на пол. В глазах его беззащитность котенка, невинность Дездемоны и обида Эдмона Дантеса.
ХОЗЯЙКА кидается к батарее, где для КОТА свито гнездо).
ХОЗЯЙКА: Вот! Смотри! Мягенько, тепленько! Лежи себе! Наслаждайся, засранец! Есть, спать и шкодить – вот это жизнь! Никто тебя не дергает! Никаких «дедлайн зааавтра!». Гладят! Кормят! Лююююбят... (издает низкий бабий всхлип) А ты... Засранец ты, Василий! Почему ты опять заставляешь меня разговаривать с котом?!
(ХОЗЯЙКА ложится возле батареи, кладет голову на теплое кошачье гнездо, улыбается и с наслаждением закрывает глаза.
КОТ запрыгивает на компьютерное кресло, придвигает к себе ноутбук и с интересом читает Интернет).

@темы: что это было?, sic!, люби котиков!, трактат, творим помаленьку

---

Страшилку просили?

Честно предупреждаю - как по мне, она мерзкая. Но как текст - вроде ничего.
Так что претензии по поводу противности не принимаются

Сынок

Старушка была тихая, улыбчивая, и звалась приятно – Любовь Александровна Голубева. Даже и представить было трудно, что она – шизофреничка с большим стажем и с четырьмя госпитализациями. Антошина руководительница, говорливая и одышливая Наталья Иосифовна по кличке Утка, вчера весь день ему внушала, что бабушка здравомыслящая, дружелюбная, ребята ее уже несколько лет опекают, и для опытного шизофреника это очень мало – четыре госпитализации. Утка еще и посоветовала ему расспросить старушку Голубеву обо всяких интересных случаях из жизни и записать. Как будто Антоша именно для того и носит с собой «историческую тетрадку», чтобы записывать туда истории про дурдом.
Пятнадцатилетний Антоша, сам себя, конечно, давно называвший Антоном и даже Антонио, второе лето подрабатывал в молодежной организации, которая оказывала тимуровскую помощь одиноким пенсионерам. Все сошлось как нельзя лучше: Антоша, воспитанный бабушкой и прабабушкой, трепетно уважал старость (в тайной надежде на конфетку), подопечным, преимущественно приветливым старушкам, нравился вежливый мальчик, и вдобавок Антоша получал какую-никакую зарплату.
Утка велела каждому завести специальную тетрадку, чтобы записывать туда рассказы подопечных про «героические военные годы». Но рассказы были сплошь негероические, про мокрый мыльный хлеб, принудительное копание траншей и даже про съеденных собак. Поэтому Антоша, если что и записывал, то не про войну, а про нормальную жизнь.

Старушка Голубева, увидев опасливо переминающегося на пороге Антошу, обрадовалась:
- Ой, мальчик! А раньше одних девчонок присылали.
Глаза у нее были голубые, светящиеся старческой ледяной прозрачностью, а личико детское, точно взяли курносую симпатичную школьницу и наложили ей сложный грим с морщинами, мешочками и пигментными пятнами.
Антоша, немного смущенный, как всегда при первом знакомстве, снял ботинки, принюхался, покраснел: пахнут носки все-таки, - и торопливо сунул одну ногу в лежавший у двери, на виду, мужской тапочек. Поискал глазами второй, но его не было.
- Это куда это он подевался? – удивилась старушка и легко опустилась на пол. – Всегда же тут стоят, на всякий случай. Или запрятал кто? – она лукаво посмотрела на Антошу снизу вверх и улыбнулась.
Тут Антоша запоздало сообразил, что он стоит и ждет, как королевич какой-нибудь, пока ползающая на четвереньках древняя бабушка отыщет ему тапок.
- Ой, вы что, вставайте, вставайте пожалуйста! – Антоша поспешно приник к паркету сам и тут же углядел второй коричневый шлепанец под шкафчиком для обуви.
- Ишь, - одобрила Любовь Александровна. – Глазки острые, не спрячешься.

Старушка не дала Антоше даже руки помыть, сразу потащила смотреть ее апартаменты. Большинство Антошиных подопечных были именно такими: никаких особых поручений к молодым помощникам у них не было, они хотели просто рассказать, показать, выплеснуть накопленную житейскую информацию.
Квартира у Голубевой была обыкновенная, двухкомнатная. Потолки, правда, очень высокие, Антоше такие нравились. Бабушкина комната была обставлена бедно, все старое, лак слез, ткань выцвела, бесчисленные кружевные салфеточки посерели. Но чисто было очень, Любовь Александровна целыми днями, наверное, только и делала, что сидела дома и наводила порядок. Даже толстенькие листья фиалок блестели.
- Нравится? – нетерпеливо спрашивала она у Антоши. – А это? А здесь смотри как у меня, потайной ящичек, тут мама моя когда-то фотографии хранила и письма всякие. А это я в молодости, однокурсник меня рисовал, он на художника хотел, а родители ему – в строительный и точка. А вот смотри – статуэтки фарфоровые, таких давно уже нету. А стул дубовый, позапрошлого века, видишь, ножки какие гнутые, это специально так делали. А потолки у меня три двадцать.
- Замечательная квартира у вас, Любовь Александровна, - вежливо соглашался Антоша.
- Вот, - широко развела руками старушка Голубева. – Видишь, как хорошо мне... А все сынок, все сынок, все его благодарю, каждый день. Если б не он – ничего бы у меня не было.
Хорош сынок, бросил мать одну, подумал Антоша.

Бабушка отправилась на кухню заваривать чай, а Антоша пошел наконец мыть руки. Утка всем внушала: пришел – сразу мой руки, даже если потом пылесосить собираешься, пусть старички знают, какие у них помощники чистоплотные.
Кран был весь в белесом известковом налете, а глубокая, как канава, ванна – в желтых пятнах. «Надо предложить почистить», - подумал Антоша и взял склизкое мыло. Кран сначала загудел и задергался, а потом вдруг выплюнул на Антошины руки порцию очень горячей воды, чуть ли не кипятка. Или это от неожиданности так показалось. Антоша вскрикнул и отчаянно завертел ручку с синим колпачком. Холод быстро снял неприятные ощущения, но пальцы все равно были малиновые.
- Ты чего? – окликнула его из кухни старушка.
- Воду горячую пустил случайно, чуть не обварился.
- Да она уж месяц как еле теплая.
- Ну это кому как! – отшутился Антоша.

Когда чай уже был разлит по фарфоровым чашкам с какой-то особой перламутровой глазурью и будто обгрызенными краями, выяснилось, что сладкого ничего нет, и даже любимые бабушкины баранки закончились.
- Ничего, сейчас так попьем, а потом в магазин сходишь, - решила подопечная.
Антоша закивал, аккуратно взял чашку и поморщился – прикасаться к горячему было неприятно.
Сначала он сел возле древнего, покрытого похожими на плесень пятнами холодильника. Ледяной железный ящик тут же взревел у него над ухом, и Антоша вздрогнул от неожиданности.
- Ты пересядь, пересядь, - Любовь Александровна взяла его за локоть и мягко потянула вверх, чтобы Антоша поднялся со стула. – Простудишься, и шумит он.
- Старый какой, - уважительно сказал Антоша. Он любил советские вещи, монументальные и неуклюжие, имеющие только одно четко прописанное предназначение, безо всяких дополнительных опций.
- А новые лучше? – прищурилась бабушка. – Пластмасса одна. И еще неизвестно, чем их там брызгают, и под резиночки закатывают всякое. Так и отравиться можно.
- Я и говорю – хорошо раньше делали, в старину, - закивал Антоша, так и не понявший, что именно закатывают под резиночки.
- В старину-у... – рассмеялась старушка Голубева.
Холодильник затих, а потом в нем что-то явственно зашуршало. Наверное, кусок намерзшей «шубы» отвалился.

Пустой чай пили дольше, чем планировалось. Любовь Александровна расспрашивала Антошу про маму и папу, про учебу, про любимые книжки и фильмы. Антоша все рассказывал как есть, только про друзей немного приврал – изобразил себя душой компании, хотя на самом деле его, тощего и мелкоголового, сверстники и за человека не считали. И про семью все в подробностях изложил, и как переехали семь лет назад из центра на окраину, а там кругом алкоголики и приезжие. И собаку, золотистую Шушу, не забыл.
- Ой, а я их как люблю – и собачек, и кошечек, - вздохнула бабушка. – Особенно которые с улицы – самые преданные. Так и смотрят по-человечьи... У мамы до войны такой котик был – рыжий, пушистый, лапу давать умел. Все смотреть ходили – кот лапу дает. А в войну самим-то есть нечего было, куда уж кота кормить. Оголодал... Мама с бабушкой как-то конины добыли, для меня и братика. Так котик нашел, достал из-под крышки и съел почти все. И убежал от нас, больше не видели его. Знал, что мама его за такое прибьет. А может, и прибила, а нам сказала, что убежал...
- А вы заведите кого-нибудь, - посоветовал Антоша.
- Да я пробовала, - махнула рукой Любовь Александровна. – И кошечек приводила, и собачек. У сынка с ними не заладилось... Последний раз щеночка принесла, беленького, так у них драка настоящая случилась. Шерсть, лай, визг – ужас! Соседке щеночка отдать пришлось, Евдокии Дмитриевне, через этаж. Он вырос уже, болоночка такая. Ну я и решила: раз не любит он животных, так я больше и не буду, матери детишкам уступать должны. С тех пор никого не приводила, раз он не хочет, так и не буду.
Озадаченный Антоша кивал и ласково улыбался, как Утка учила. Путалась что-то бабушка...

Старушка написала ему список, что в магазине купить, выдала деньги и запасной комплект ключей:
- А то засну еще, или не услышу.
- Я вам еще ванну помою, - пообещал Антоша.
- Да хоть до вечера сиди, - обрадовалась бабушка. – Маму только предупреди, за детишек все переживают.
В прихожей Антоша обнаружил только один свой ботинок – история с тапочками, похоже, повторялась.
- Да что за наказание? – развела руками старушка Голубева.
«Играет она со мной так, что ли?» - Антоша насупился и снова полез под шкафчик. Второй ботинок, разумеется, оказался там – только он был значительно крупнее шлепанца, и в узкую щель его затолкнули с силой, даже носок ободрался.
Антоша стал обуваться, всем своим видом показывая, что он огорчен и такие игры ему не нравятся. Он уже давно понял, что старики часто ведут себя как дети, но прикол с ботинком был действительно странный.
- А мы губочкой протрем, - примирительно сказала бабушка. – И царапинку не видно станет.

Магазин напоминал старушкину квартиру – тоже бедный, почти нищенский, набитый старыми вещами: заплесневелым хлебом, подгнившими овощами, вспученными йогуртами, разбитыми ящиками для товаров и внимательными пенсионерками, которые во всем этом копались. Но у Любови Александровны было, конечно, гораздо чище.
Антоша купил хлеба, печенья, кефира, выбрал два почти целых апельсина и на собственные деньги добавил глазированных сырков и пирожных «картошка». Отстоял в длинной очереди, взмок и вдобавок был напуган на выходе неожиданно запищавшей рамкой.
Вернувшись к подъезду, Антоша пошарил в карманах и обмер – бабушкиных ключей не было. Он поставил пакет на крыльцо, поискал еще раз – и во внешних, и во внутренних, и в пакет тоже на всякий случай заглянул. Ключи пропали.
С ужасом представляя себе, как расстроится старушка Голубева, а потом, наверное, начнет ругаться, Антоша еще раз сбегал в магазин, повторил свой маршрут, внимательно глядя на пол – ключей не было. Уборщица невнятно сообщила, что тут ничего никто не ронял.

Собравшись и смирившись, Антоша набрал номер бабушкиной квартиры на панели домофона. Ну ладно, скажет он все как есть, если она замок поменять захочет – он заплатит, там отложено на смартфон немного...
Домофон щелкнул, как будто сняли трубку. Антоша сделал вдох и даже успел издать короткое «ым...», но вместо голоса старушки Голубевой из домофона послышалось шипение. Как будто туда засунули змей или кошку. Шипение усиливалось, и Антоше стало неприятно – было в этих неживых вроде бы звуках что-то угрожающее. Он нажал «сброс» и еще раз набрал нужный номер.
«У-у-у-а-а...» – тоненько провыл домофон и опять зашипел.
За Антошиной спиной звякнули ключи, и женский голос равнодушно сказал:
- Хватит баловаться.
От неожиданности Антоша отпрыгнул в сторону, а потом, глядя, как тетка в полосатом платье открывает дверь ключом, честно сообщил:
- Я не балуюсь, это домофон сломался. Шипит.
- Ну да, - сказала тетка и перегородила дверной проем рукой. – Ты к кому это?
- К Любови Александровне. Голубевой. На шестой этаж.
- Ну да, - тетка поджала губы, и ее черные усики встали торчком, как у моржа. Но в подъезд Антошу все-таки пустила.

Антоша позвонил в дверь, бабушка открыла почти сразу же.
- Любовь Александровна, я ключи потерял, - он протянул бабушке пакет. – Но вы не волнуйтесь, если хотите – поменяйте замок, я возмещу, - это важное, благородное слово очень понравилось Антоше. – Я все возмещу...
- Зачем же менять? – удивилась старушка. – Ключи ведь – вот они.
Связка ключей, которую она выдала Антоше и которую Антоша аккуратно спрятал в карман (она еще позвякивала при ходьбе) действительно лежала в вазочке у телефона.
Антоша облегченно вздохнул:
- Выронил, наверное.
Бабушка закивала, улыбаясь:
- Наверное, наверное. Я-то думаю – и чего ты их не взял?
- А еще у вас домофон сломался. Я звонил – а он шипит.
- Звонил, да? А я не слышала ничего...
- Я уж думал – что делать, как заходить, - посмеивался над собой Антоша. – Хорошо, тетенька какая-то пришла.
- Да ты бы по телефону позвонил, - и Любовь Александровна зашуршала пакетом. – Ой, апельсинчики, пирожные...
Антоша сам себе удивился – как же он мог забыть про мобильник. Хлопнул ладонью по карману, в котором лежал телефон. Мобильника не было.
- Да как же это... – Антоша, продолжая лихорадочно обыскивать карманы, машинально сунул ноги в тапочки. Правой стопой нащупал что-то твердое.
Это оказался Антошин телефон.
«Бабка шалит», - решил Антоша и сунул телефон в нагрудный карман.

Он собрался идти на кухню, где бабушка, довольно мурлыча, уже накрывала на стол, но тут заметил, что дверь второй комнаты, которую старушка Голубева ему не показывала, приоткрыта. Антоша увидел часть стены, а на ней – какие-то картинки. Ему даже показалось, что это комиксы.
Уверяя самого себя, что он просто хочет посмотреть, не требуется ли там уборка, Антоша толкнул дверь и заглянул в комнату.
Вся обстановка состояла из старого, продавленного кресла. На подоконнике топорщилось алоэ. А одна из стен, слева от окна, была почти до потолка заклеена фотографиями. Их оказалось так много, что Антоша сначала принял их за необычные обои.
Фотографии были и цветные, и черно-белые, и глянцевые, и матовые, и из семейных альбомов, с надломами и разлохмаченными краями, и вырезанные из газет, грязно-серые, смазанные и в точечках, и даже взятые, видимо, из каких-то документов. Все это были портреты детей в возрасте примерно от года до десяти – темненьких, светленьких, рыженьких, улыбающихся, серьезных, плачущих. Антоша даже успел найти одного негритенка и нескольких азиатов в крохотных выглаженных рубашечках.
- Ну как, хорошенький? - неслышно войдя в комнату, спросила старушка Голубева.
- Кто?
- Сынок мой. Тут вот ему три годика, - она погладила портрет маленького толстячка с диатезными щеками. – А вот подрос уже... Вся радость от него. Детишки – это ж в жизни единственное счастье, кроме них ничего и нету. Каждый день его благодарю...
И старушка благоговейно поцеловала фотографию другого мальчика, совсем древнюю. Этот вполне мог оказаться отцом толстячка, если не дедом. Антоша смотрел на Любовь Александровну, открыв рот, а она гладила многочисленные лица своего сынка и стряхивала пылинки с фотографий. Все это было глупо и как-то жутко, хотелось отвернуться, выбежать из комнаты, но в то же время зрелище чужого безумия завораживало.
- Ну что, ванну помоешь или сразу чай с пирожными? – неожиданно и бодро обратилась к Антоше старушка. – Давай-ка тебя делом займем, пока ты еще куда-нибудь без спросу не полез.

Антоша возил по стенкам ванны губку с едко пахнущим порошком и думал о том, какая же эта старушка Голубева несчастная. Несправедлива все-таки жизнь – вот он, Антоша, хороший и умный, и пенсионерам помогает, и будет, когда вырастет, компьютерщиком с большой зарплатой, а одноклассники его считают хилым дурачком, и смеются, и во дворе иногда бьют. И старушка Голубева тоже хорошая, а такая одинокая, что даже с ума сошла. Никому до нее нет дела, вот она себе сынка и выдумала, и если бы не Антоша и девчонки, которые раньше к ней ходили, совсем бы одичала, только сидела бы дома и вырезала фотографии из газет. И даже рассказывать про сынка ей было бы некому. А потом соседи бы на нее нажаловались, что тараканы из квартиры, и грязь, и запах, и увезли бы бабушку в дурдом, и там она бы и померла, а главврач переписал бы квартиру на себя. Утка про такие истории рассказывала.
Хорошо, все-таки, что старушке Голубевой попался именно Антоша, а не идиот вроде двухметрового Костика, который к пенсионерам ходит только для того, чтобы всем показать, какой он хороший и патриотичный, как сейчас модно, а сам над ними ржет и даже на телефон иногда снимает, как они что-нибудь нелепое говорят или делают. И не трусливая дурочка вроде Маринки, которая вообще жалеет, что сюда пошла, и от дедушки одного отказалась, потому что у него нарост какой-то на шее страшный.
А он, Антоша, не будет обращать внимания на то, что Любовь Александровна шизофреничка, потому что в первую очередь она – пожилой человек, который даже войну помнит. И он будет ходить ей за продуктами, и вот ванну сейчас отмоет, а потом еще помоет окна, и пропылесосит, и много чего еще сделает. И старушка его полюбит, как родного, и будет рада и благодарна, и расскажет разные истории, а если начнет опять говорить про сынка, то Антоша сделает вид, что ничего, так и должно быть, потому что он понимающий и снисходительный.

От запаха порошка, хранившегося под ванной еще, наверное, с советских времен, у Антоши пересохло в горле. Он помыл руки, очень осторожно на этот раз открыв кран, и пошел попить чаю. В кухне на столе стояли две чашки, по ним даже заварка была разлита. Сама Любовь Александровна копошилась в комнате, бормотала что-то себе под нос. Антоша налил горячей воды, бросил в чашку два кусочка сахара. От благостных мыслей о том, какое хорошее дело он все-таки делает, захотелось еще чего-нибудь сладкого. Пирожных «картошка» на столе не было. Антоша посмотрел в шкафчике – и там нету.
- Ты чего ищешь? – крикнула ему бабушка.
- Пирожное.
- Я в холодильник положила. Да чего ты один-то, подожди, сейчас вместе чаю попьем.
- Я еще не домыл, я быстренько... – Антоша взялся за большую, чуть липкую ручку холодильника.
Ее тоже надо будет помыть.
В холодильнике опять зашуршало – наверное, пакет полиэтиленовый, они иногда распрямляются сами по себе, если смятые. Антоша дернул дверцу на себя.
- Сто-ой!.. – низким, ночным голосом завопила из комнаты старушка Голубева.
Что-то забарахталось на верхней полке, завизжало и вцепилось в Антошину руку. Маленькие красные лапки мяли и щипали его, пытаясь затянуть внутрь, в холод. Антоша с криком высвободился, но бесформенное существо цвета несвежего мяса прыгнуло на него, ухватилось за футболку на груди и впилось зубками точно в левый сосок. Орущий Антоша упал на пол, задев в полете табуретку, а холодный комок пополз по нему, как быстрая и ловкая жаба. Существо разрывало лапками и зубами его одежду и торопливо впивалось в кожу, продолжая тоненько, свирепо верещать. Все происходило так быстро, что Антоша даже не мог разглядеть, что же на него напало, только вопил и беспомощно махал руками.
Маленькое личико с полупрозрачным носом-кнопочкой и совершенно черными, неживыми глазами вдруг возникло прямо перед ним и, оскалившись, вгрызлось в щеку. От существа пахло тухлятиной, кровью и гнилыми зубами...

Вымазанный зеленкой, завернутый в одеяло Антоша сидел на диване и тупо смотрел в чашку. Добрая врачиха накапала туда чего-то успокоительного, потому что поначалу Антоша так орал и ревел, что чуть не задохнулся. Успокоительное его оглушило, и теперь он просто молчал, изредка делая длинный, всхлипывающий вдох. Тогда старушка Голубева, тянулась к нему сочувственно рукой, будто хотела погладить, но врачиха придерживала ее за плечи.
Старушка все рассказывала врачихе свою безумную историю, а многоопытная тетка в белом халате молчала и таращила на Любовь Александровну увеличенные очками глаза.
- Сынок-то мой пятимесячным родился, - рассказывала, виновато улыбаясь, старушка. – Прямо дома прихватило, так на диване вот этом его и вымучила. Красненький, ручки-карандашики, знаете, у детишек-то ручки махонькие, прямо удивляешься – и из чего человек вырастает?.. Пищит, как птичка. Замолчал, правда, быстро... А я его так хотела, так хотела. Положила на столик вот тут, пуповину перерезала и говорю с ним, и молюсь, чтобы жил он, со мной был... Только потом время-то прошло, не знаю уж, сколько, а он, понимаете... попахивать стал. Я и думаю – закалять-то младенчиков полезно. Ну и положила его туда, на полочку. Одеяльце ему дала, подушечку, а сама у холодильника поклоны бью – Господи, воскреси, умеешь же... Сынок и заскребся там, запищал, как канареечка. Я обрадовалась... И вдруг мужики какие-то вокруг, дверь выбили, меня хватают. Я к сыночку, они оттаскивают, рожи красные, буркала выкатили, алкаши чертовы. Вот тогда меня в первый раз и положили...
В комнату зашел фельдшер, показал что-то врачихе жестами за спиной у Любови Александровны. Врачиха еле заметно кивнула.
- Да я-то понимаю, что вы, - заторопилась старушка. – И лягу опять, что ж поделать. Сынка-то плохо, значит, воспитала, взревновал он. Сам без меня управится, он привычный уже, взрослый совсем. Только в школу я его не хочу отдавать, вы не знаете, можно сейчас так, чтобы на дому?..
Фельдшер вернулся на кухню и снова посмотрел в распахнутый, бурчащий холодильник. Там на верхней полке лежал увядший огурец, а рядом – кукольная постель. Перинка, голубое простроченное одеяльце, подушечка с бахромой. Подушечка была промята посередине, как будто здесь действительно совсем недавно спал ребенок. Фельдшер прищелкнул языком, поражаясь бабулиной шизофренической изобретательности, и приподнял подушку. Под ней лежал изгрызенный с одного края кружок колбасы.

@темы: трактат, страшилка!, творим помаленьку

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Я удручена накалом ужаса бытия в семинарских текстах. Поэтому я решила добавить в ужас бытия то, что все делает лучше. То есть котика.

Котик

Милиционер Кусечкин пропустил вперед коллегу Минибарова, который выбил дверь, мужественно хрустнув коленом, и вошел в квартиру. На Кусечкина повеяло чужим жилым запахом, а потом он услышал вопль Минибарова. В вопле были недоумение, и растерянность, и даже паника взрослого колючего мужика, тонущего в метафизических безднах. Кусечкин шагнул следом за ним в комнату, полный решимости пристрелить неизвестного гада.
Посреди комнаты сидел полосатый котик. Перед котиком стоял Минибаров, смотрел на животное и вопил. Удивленный Кусечкин подошел ближе, и даже присел на корточки, потому что котик был пушист, невелик и внешне безопасен.
В глазах котика неторопливо вращались галактики. На краю одной из галактик висела Солнечная система. На третьей от Солнца планете, среди зеленых, голубых и желтых клякс, в маленьком человеческом улье, легкомысленно существовали милиционеры Кусечкин и Минибаров. Один в данный момент существовал стоя, другой – сидя на корточках.
Оба смотрели в круглые глаза котика. И отчего-то вопили, вопили...

@темы: что это было?, sic!, люби котиков!, творим помаленьку

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Вася и внимание человечества

Вася с детства мечтал привлечь внимание человечества. И стихами, и песнями, и чарующей странностью обхождения, и на гитаре еще играл, и перформансы устраивал с веществами. И так правдиво изображал безумного непросыхающего гения, что в итоге действительно сошел с ума и спился.
И вот после того, как хладный Вася поступил куда следует, выяснилось, что, помимо прочих талантов, был он наделен печенью необыкновенной кривизны и нежно-голубого цвета. И вся прозекторская умилилась, потому что сроду не видела такой игры красок.
И повалило неблагодарное человечество смотреть на Васю. Точнее, на печень необыкновенной кривизны и нежно-голубого цвета, выставленную в специальной банке. Печень возили по музеям, а на разогреве у нее выступали сиамские близнецы и знаменитый младенец-анацефал. И слушок еще такой прошел, что лечит Васина печень от алкоголизма, слабоумия и мании грандиоза.
Так были вознаграждены Васины усилия.

@темы: что это было?, sic!, тюль - материя тонкая, творим помаленьку

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

И об актуальном

А также прекрасном и высоком.

Супруги Сивоконь

Было воскресенье, шесть часов вечера – то самое муторное, прозрачно-тягучее время, когда умирают выходные. Толпы людей, ожесточенно вцепившихся в последние мгновения почти-свободы, осаждали магазины и кафе.
Супруги Сивоконь ссорились. Сил и желания для открытого, трескучего конфликта у них давно уже не было, и супруги бурлили тихо, изредка идя друг на друга в атаку с привычными обвинениями наперевес. К полосатым обоям прилипла гречневая каша из тарелки, запущенной ранее гражданкой Сивоконь не то чтобы в супруга, а скорее в изначально несправедливые основы мироздания. Гражданин Сивоконь пытался демонстративно смотреть передачу про автомобили, но его мысленный взор был прикован к жене, с глухим ворчанием перемещавшейся по квартире. Он представлял ее в виде темного, дымчатого пятна.

Зайдя в ванную, гражданка Сивоконь увидела на полу комочек мужского носка, пахучий и слегка отвердевший. У ее супруга сильно потели ноги, и она регулярно приобретала для него специальные стельки. Гражданка Сивоконь взяла носок двумя пальцами и мстительно понюхала. Потом вернулась в гостиную, где на диване перед телевизором клокотал гражданин Сивоконь, и, швырнув носок ему под ноги, возвестила:
- Хам и неряха!
Гражданин Сивоконь выключил телевизор, испепелил жену неподвижным взглядом беспомощно близоруких глаз и скривил побелевшие губы:
- Истер-ричка!
Гражданка Сивоконь, заметив, как сжимаются его интеллигентные кулаки, отступила в другую комнату.

Гражданин Сивоконь рычал, как старый бульдог, пытаясь перемолоть во рту самые грубые и непростительные ругательства, адресованные жене, а сам думал о дряблости ее тела, которое вдобавок вот уже несколько лет предоставлялось ему редко и неохотно. И соски ее теперь смотрели вниз, как будто им было стыдно. И родинка на подбородке, по которой он, рассеянный и подслеповатый, когда-то учился отличать ее от других миловидных брюнеток, выросла в ведьмину бородавку с тремя длинными волосками. И в голове у нее теперь гулко и пусто, а стоит задать ей вопрос чуть сложнее обычного «что на ужин», как она теряется, выкатывает ничего не понимающие глаза и начинает бессмысленно переспрашивать. Скоро она станет еще одной глупой старухой. Гражданин Сивоконь думал и о том, что супруга всегда была ничтожней него, просто он проморгал тот момент, когда восхитительная дурочка перестала быть восхитительной. Из них двоих только он всегда был полноценным человеком, а она – довесок, припек, утерянное эволюционное звено, вдобавок почему-то с претензиями и неприятным визгливым голосом. А когда-то пела, и всем хвасталась, что у нее драматическое сопрано.

А свет, на котором так в данный момент напряженно существовали супруги Сивоконь, между тем заканчивался. Первыми это поняли избалованные заграничные астрофизики, но пока всклокоченные гении спорили с надутыми скептиками, язык пламени аккуратно слизнул весь научный центр и обсерваторию впридачу. Небо вспыхнуло оранжевым, и неведомая планета двинулась на Землю, вынырнув вдруг из укромной пространственной складки, и Солнце взбесилось, выбрасывая огненные плети, и даже ангел, прилетевший вострубить, испугался, фальшиво сыграл отбой и сбежал куда-то в район Альдебарана.

Гражданка Сивоконь вспоминала свою юность, теперь казавшуюся привлекательной и загубленной. Насмешливые одноклассники и однокурсники представлялись ей верными поклонниками, сальномордые циники – рыцарями с тайным трепетом в сердце, а юный грузин из соседнего дома, в действительности уехавший после окончания школы на историческую родину, в воображении гражданки Сивоконь вдруг повесился от неразделенной любви на чердаке.
Сам факт наличия на свете неблагодарного гражданина Сивоконя, на которого она променяла все это, и терпела его, и стирала ему трусы, мешал ей дышать. Нужно было срочно объяснить ему по пунктам, как следует с ней обращаться, в каком тоне разговаривать, как правильно реагировать на те кодовые слова, которыми она пытается выразить бродящие в голове смутные, слепые, многоликие желания. Гражданин Сивоконь был обязан наконец понять ее – или умчаться в прошлое, как фантик в недра пылесоса. Если он больше не способен быть манящим самцом, каменной стеной, пикантным собеседником (а он всем этим никогда и не был, просто марево, висящее над юностью, как над горячим асфальтом, исказило его заурядные черты), то пусть хотя бы будет чутким, пусть поддерживает и преклоняется.

Конец света стремительно приближался к панельному дому, в котором, на седьмом этаже, находился жилой куб супругов Сивоконь. Огненные столбы обжигали землю, и вспучивался асфальт, и неведомая сила поднимала одуревших от страха воскресных людей на несколько метров вверх, и они застывали там, к ужасу чад и домочадцев, распахнув глаза и рты, как заливные рыбы. Резвясь, конец света ломал деревья и выдергивал из земли многоэтажные дома, плющил машины и вычерпывал воду из рек, заворачивая ее в воздухе прихотливыми воронками.
По телевизору, который гражданин Сивоконь так и не включил снова, уже выступали священнослужители, бесцветными голосами призывая свою часть паствы уверовать, раскаяться и смириться. И соседка супругов, сумасшедшая старушка, проснулась в своем гнезде из тряпок и газет, к которому проложена была особая тропа в ее захламленной необходимым квартире, и залопотала:
- Тьматьматьматьматьмать...

Супруги Сивоконь, не чувствуя, как встают дыбом волоски на руках, не видя величественных всполохов за плотными шторами, на которых был неумело изображен виноград, вновь стояли друг напротив друга и вновь пережевывали позавчерашнюю историю: как гражданин Сивоконь пришел домой в неустойчивом состоянии, и икал в прихожей, и мучительно искал на ботинках шнурки. Память гражданки Сивоконь по каким-то своим соображениям скрыла те годы, когда слегка пьяный гражданин Сивоконь представлялся ей забавным, свободным и приятно раскрасневшимся. Гражданин Сивоконь, в свою очередь, забыл о том, что позавчерашнее опьянение было случайным и неприятным, и образ вышедшей в прихожую с кухонным полотенцем супруги жег ему глаза. Тогда он был жалок, а она была скорбной русской женщиной, у которой дом, хозяйство и доля, но сейчас гражданин Сивоконь защищал всех тихопьющих мучеников от непонимания и бабьей тирании в ее лице.

- Дура, - сказал гражданин Сивоконь.
- Алкаш, - сказала гражданка Сивоконь.
Порыв ветра выбил стекло, и конец света ворвался в их порционное пространство (строго на двоих). Взметнулись и прилипли к потолку наэлектризованные шторы, а по паркету покатились горшки с аккуратными фиалками, неизвестно кем подаренные статуэтки, собачки и девицы, трехглазая бритва гражданина Сивоконя и бесполезные флакончики его жены.
И супруги вскрикнули, пораженные масштабом и окончательностью открывшегося им зрелища.

Гражданин Сивоконь, на секунду оторвавшись от созерцания конца света, вдруг увидел прямо перед собой острое, приправленное пигментными пятнами плечо супруги. Он взял ее за это плечо и уверенным жестом хозяина переместил назад, за свою спину. Только он обладал гражданкой Сивоконь, и даже сцепившиеся в последней судороге время и пространство не смели оспаривать его право. В конце концов, они еще не довели до конца животворящую ссору, после которой, выговорив накопившееся, они найдут новую лазейку в двойное бытие, и, поворчав и порадовавшись находке, снова срастутся.
Гражданка Сивоконь уткнулась носом в лопатку супруга и стояла неподвижно, дыша его кисловатым запахом. Она, сжимаясь внутренне в одну пульсирующую точку, пыталась представить себе, что через несколько минут или даже секунд его хорошо изученное, знакомое до последней жировой складки тело будет уничтожено. Интуитивно она представляла себе смерть как абсолютное одиночество, не вдаваясь в лишние подробности. Молниеносно прокрутив в голове годы их общей, двойной жизни, с постоянно оставляемым пространством для второго, даже в мыслях, со спорами из-за того, что кто-то вышел за пределы образа, отпечатанного в голове у другого, с двумя зубными щетками, двумя парами тапочек и родным, личным запахом чужих подмышек, гражданка Сивоконь вдруг поняла, что смерть невозможна.
Конец света был незваным гостем, который помешал им смотреть любимую передачу, разбил бабушкину вазочку и развез по коридору хлюпающую зимнюю грязь.

Супруги Сивоконь посмотрели друг на друга и улыбнулись. Желание неразлучности, почти материальное в своей отчаянной силе, трепало и шелушило их, и сквозь скисший жир и присборенную кожу проступали мальчик и девочка, тонкие, бестолковые, только начавшие процесс срастания и ошалевшие от свалившейся на них неподъемной радости двойной жизни. И гражданин Сивоконь был поражен мягкостью, правильностью и необходимостью супруги, а гражданка Сивоконь задыхалась от благоговейного восхищения перед ним, отлитым точно по ее форме, таким подходящим. Каждый из них был так жизненно нужен, что казался ненастоящим, милосердным даром неведомой промышленности – вроде очков, делающих слепых зрячими. Но супруги были живыми, и теплыми, и у гражданина Сивоконя бурчало в желудке.

И два кита, на которых взаимно держался мир, сплелись верхними конечностями и двинулись навстречу концу света. А он вдруг отшатнулся от маленьких, сутулых супругов Сивоконь (он – типичный госслужащий, бережно несущий сквозь жизнь портфель, она – типичная женщина из очереди, которую невозможно представить голой и любимой). Конец света заскулил, поджал протуберанцы и стал отступать, боязливо и неловко прибирая за собой: втыкая на место деревья, выравнивая дома, заглаживая трещины в земле и с отвращением вдыхая жизнь в торопливо починенные тела.

Супруги Сивоконь летели высоко, в ослепительном синем сиянии, и крепко держались за руки. Пивной животик гражданина Сивоконя колыхался, как холодец, и величаво топорщились волоски над плешивой макушкой. Гражданин Сивоконь не сводил глаз со средоточия жизни и смысла – гражданки Сивоконь, кокетливо перебиравшей в воздухе ножками. А люди внизу не могли отвести взгляд от прекрасных летающих супругов, и мечтали только об одном – чтобы с кого-нибудь из них свалился хотя бы тапочек, который немедленно будет подхвачен и сохранен, как ценнейшая реликвия или даже святыня.

@темы: книги, что это было?, sic!, тюль - материя тонкая, трактат, творим помаленьку